. Огромная армия — неодолимая сила. Но он все же просил союзных монархов принять все необходимые меры, чтобы увеличить свои армии. Чем сильнее будут объединенные союзные армии, тем вернее будет обеспечен почетный и прочный мир.
В этих письмах, как и в других его документах той поры, правда своеобразно сочеталась с намеренной ложью, желаемое с сущим.
Император писал и повторял в своих выступлениях, будто «великая армия» насчитывает двести или сто тысяч солдат. Но в январе 1813 года он уже твердо знал, и не из вторых рук, а непосредственно от Бертье, что армии больше нет. Всегда осмотрительный, осторожный в обращениях к императору, начальник главного штаба «великой армии» маршал Бертье на этот раз сообщил коротко и сухо: «Армии больше не существует»[1188]. Наполеон не мог не знать — этот рассказ из уст в уста передавал весь Париж, — как в Гумбинен 15 декабря, в ресторан, где обедали французские старшие офицеры, вошел бродяга в рваной одежде, со спутанными волосами, с бородой, закрывшей лицо, грязный, страшный и, прежде чем его успели выбросить на мостовую, подняв руку, громогласно заявил: «Не торопитесь! Вы не узнаете меня, господа? Я — арьергард «великой армии». Я — Мишель Ней!».
Можно ли было после всего этого говорить о «великой армии»? Ни великой, ни армии — ничего не осталось. Из полумиллиона людей, полгода назад под лучами высокого июньского солнца ровным, мерным шагом по трем мостам перешедших Неман, кто же вернулся?
Наполеон все это знал, но он отгонял тревожащие его мысли. Его взор был обращен в будущее. Как из-под земли, как в сказке, за несколько недель родились новые полки и дивизии; они строились в походные ряды и шли на восток. Наполеону удалось создать к началу 1813 года новую армию в пятьсот тысяч бойцов. Но какой ценой? То были мальчики, почти дети, выданные послушным Сенатом из наборов будущих лет. Франция обезлюдела: не осталось ни мужчин, ни юношей; теперь в страшную пропасть войны уходили отроки.
15 апреля 1813 года Наполеон выехал в расположение войск. Как всегда, он спешил, он гнал лошадей. Весной 1813 года еще оставалась возможность успешных переговоров о мире. Меттерних, как всегда всех обманывавший, лживый и вероломный, настойчиво предлагал свое посредничество в достижении мира. В речах и письмах Меттерниха весной 1813 года не все было ложью. Мир (надолго ли? — это иной вопрос) был тогда возможен. И Меттерниха, и австрийского императора, и царя Александра, и прусского короля страшила возрастающая роль народа в освободительном движении. Йорк фон Вартенбург не подчинился приказу короля. Но если завтра из повиновения выйдут крестьяне? Если народ возьмется за оружие? Из страха перед народом своей страны монархи феодальной Европы готовы были идти на компромисс с Наполеоном. Мир был возможен…