Вятские парни (Мильчаков) - страница 33

Колька вначале поглядывал на серьезного и грустного Митю и с беспокойством думал: «Что это сегодня с ним?» Но потом игра увлекла Кольку, и он забыл о Мите.

Уже занялся и отпылал закат, светлое небо стало наливаться темнотой, проклюнулись первые дрожащие звезды, и по всей Луковицкой засветились в окнах домов желтые огоньки, а на пустыре за ковырзинским домом все еще раздавались гулкие удары по мячу.

Давно бы пора расходиться по домам, но расставаться не хочется, и Федос снова и снова кидает мяч.

Вышли из Ковырзинского двора гурьбой, пошли на берег, к Александровскому саду, и долго бродили над обрывом, вдоль стен монастыря. О чем говорили? Никто не мог потом вспомнить. Братья Сорвачевы, кажется, рассказывали какую-то смешную историю про мастера. Женя Чардымова что-то напевала, Аркаша и Федос заспорили о греческой мифологии. Митя долго молчал. Но когда пошли по откосу над сверкающей рекой, он тоже оживился и стал читать стихи.

Обрывки мыслей, случайные слова, митины стихи, песни, начавшийся и тотчас же гаснущий спор, смех девушек, шутливая перебранка братьев Сорвачевых друг с другом — все это слилось вместе, перемешалось и родило простоту, свободу и большую радость. Прощались на рассвете, и еще долго махали друг другу руками, выкрикивали недосказанные слова.

Рассвет приходил из-за реки, из-за Дымковской слободы, мягкий и влажный. Будет безветренный ясный день.

Колька не пошел спать в дровяник. Спать не хотелось. Он до восхода солнца возился на площадке, подбрасывал гирю. И чувство радости не оставляло его потом весь день.

«А здорово это, что мы сколотили команду, — думал он. — И ребята какие все чудесные».

Коротки светлые июньские ночи. Сиреневый полусвет опустится над городом, постоит два-три часа, — вот и кончилась ночь. И уже всплывает над легкой тучкой морковное солнце.

В пять часов Колька с усилием, не открывая глаз, поднимался с постели. В трусах выходил из дровяника, позевывал, с хрустом в костях потягивался и окунал голову в кадку с водой. Потом шел по пустынным улицам на пристань, одетый так же, как одевались все грузчики: рубаха из толстого холста на двух медных пуговицах — на выпуск, грубые штаны из мешковины, за поясом рукавицы. Все это подарил Кольке Афоня, увидев, что сатиновая Колькина рубашка с косым воротом за неделю работы пришла в ветхость, а штаны из чертовой кожи приходилось чинить чуть не каждый день.

«Ношатку» Колька сделал сам и для мягкости обил ее снизу старым маминым жакетом, а крюк с цепью отковали ему братья Сорвачевы.

Над рекой еще струится туман, еще спит город, а на пристани уже собираются артели крючников.