Он еще несколько раз ударил молотком по плитке, посмотрел на нее и сказал:
— Но я могу ошибаться. Я и раньше ошибался.
Он, должно быть, знал, что Мария рассказала мне, как он потерял их деньги.
Его улыбка застыла, и лицо покрылось краской.
— Я хочу только одного — видеть «Ферму» приносящей небольшую, но стабильную прибыль. И тогда я все отдам Эгану. Это все будет принадлежать ему, а я устранюсь.
Я спросила:
— Вы хотите сказать, что можете оставить это место навсегда?
Он остро взглянул на меня, чтобы проверить, не шучу ли я. Когда он убедился, что это так, выражение его лица изменилось. Он спокойно сказал:
— Мне всегда нравилось здесь. Я приезжал сюда летом, когда моя мать вышла за Жарре и переехала во Францию. Вы даже представить не можете, как это выглядело после нью-йоркской квартиры моих дедушки и бабушки. Я жил с ними остаток года. — Он подождал немного и убежденно сказал: — Я думаю, что нигде нет более красивого места.
Я подумала о своей квартире в Нью-Йорке. Я вполне его понимала.
— Моя мать была очарована этим местом с первого взгляда. Вот поэтому она и вложила сюда столько собственных денег. А мой приемный отец не мог позволить себе содержать ферму, и все приходило в упадок. Когда они оба умерли примерно в одно и то же время, стало еще хуже. Софи захватила дом, чтобы есть и спать в нем. Насколько я помню, она всегда была тут кем-то вроде управляющей.
Он внезапно замолчал, как человек, который спохватился, что сказал слишком много, и потянулся, чтобы выбрать новую плитку из штабеля позади него. А я смотрела на его загорелую спину и на серебряные волосы, спускающиеся сзади на шею. В нем была какая-то душевная щедрость, что значило для меня гораздо больше, чем внешность. Я думала о том, как он говорил о «Ферме». Если бы он любил что-то или кого-то, это было бы сразу ясно. Но я чувствовала, что он не раскрывается до конца: ощущала это, но никак не могла схватить. Его краткость и отчужденность были защитной маской, под которой он прятал сокровенное. Но я дала волю своему воображению, попытавшись обойти это препятствие, чтобы проверить себя. И пришла к выводу, что он — человек, который может за себя постоять.
Потрепанный «ситроен» подъехал ко входу в кухню, который был почти скрыт за деревьями. Оттуда вышел Эган, неся в каждой руке по корзинке. Из одной торчали длинные батоны хлеба. В другой были бело-зеленые полосатые дыни, которые произрастают, кажется, только во Франции.
— Вот теперь вы можете позавтракать, — сказал Конор, отпуская меня.
Я задержалась, сама не понимая почему.