Буквально на следующий день я повстречал Назира. Мы поздоровались, и я, оглянувшись по сторонам, с извинениями начал объяснять, что говорить нам, к сожалению, нельзя.
— Почему? — искренне удивился Назир.
— Командиры запрещают, — пожал плечами я. — Что я могу поделать? Я же солдат.
Назир был взволнован и никак не понимал сути запрета:
— Мы же ведь друзья, или не так?
— Друзья! Конечно мы друзья! Но… я не могу говорить с тобой, и указав на стоящий рядом туалет, я изобразил, как чисто придётся мне его драить, если этот запрет нарушу. Мы говорили всего минут пять, и Назир меня понял правильно.
Однако запреты, касающиеся личного состава, на самих офицеров не распространялись. Получилось так, что офицеры батальона и сам замполит в том числе тоже были в хороших отношениях с Назиром: он нередко покупал и приносил им разный товар из города. Вообще, поскольку Назир был парнем общительным и интересным, у него было много друзей. И всё же, безусловно, наши отношения были самыми близкими, и я этим очень гордился.
Однажды наша рота занималась строевой. Печатая в общем строю шаг, я заметил, как невдалеке от нас Назир передал замполиту какую-то коробку. Потом он стал о чём-то эмоционально и даже с оттенком негодования говорить. Он жестикулировал и показывал рукой на наш строй. Замполит старался уйти от ответа, успокоить его. Но Назир был настойчив и замполит, поскольку дорожил отношениями с Назиром, уступил. Они вместе подошли к ротному:
Товарищ старший лейтенант! Прервитесь на секунду… У Назира тут в строю друг — Бояркин. Пусть поговорят. Я разрешаю. Наш афганец — ему доверять можно.
Хижняк тут же распорядился:
— Бояркин, выйти из строя!
Я чувствовал себя очень неловко, поскольку из-за меня пришлось беспокоить таких высоких командиров. Но это был уже приказ, и мне пришлось отойти с Назиром в сторону, и мы спокойно говорили, пока не кончились строевые занятия.
Строгий запрет на контакты с афганцами продержался не долго. Не прошло и месяца как он тихо сам собой изжился, и больше никто не следил и не ограничивал наше общение с афганцами.
Вскоре в афганской армии прошла чистка кадров. Говорили, что к этой акции ХАТ (афганская служба безопасности) совместно с нашим КГБ готовились несколько месяцев, выявляя неблагонадёжных и составляя чёрные списки. Чистка была довольно основательной: за какие-то два-три дня сменилась значительная часть офицерского состава. Изгонялись или арестовывались все ненадёжные и попавшие под подозрение. Назира это мероприятие тоже не миновало, но только наоборот — на этой волне он хорошо пошёл вверх по службе. У него был располагающий к себе характер, безупречное прошлое, его уважали, ценили и двигали всё выше. Назира перевели в охрану во внутреннюю часть Дворца Народов, и я этому был очень рад — теперь мы могли встречаться почти ежедневно безо всяких злоключений.