Комендант невозмутимо слушал слова перевода. Потом через Симонову сказал:
— Вы утверждаете, что ни офицеров, ни коммунистов нет. А если проверить, то они, возможно, окажутся?
Ковшов сказал, что господин Венцель предупредил его об ответственности вплоть до расстрела за обман немецкого командования. Больница общества Красного Креста рассчитывает на гуманное отношение к раненым со стороны оккупационных властей и ничего не скрывает.
— Мы будем рады, если немецкие власти проверят и сами убедятся, что больница общества Красного Креста не преследует никаких политических и военных целей… Она взяла на себя заботу о несчастных, брошенных в городе. За те семь дней, когда в городе не было ни советских, ни германских властей, половина из них умерла бы от голода или от ран, если бы Красный Крест не принял на себя попечение о них.
Комендант, выслушав перевод, минуты две что-то говорил Симоновой, потом звонил по телефону. Закончил разговор и, положив трубку, кивком головы отпустил Симонову.
— Пойдемте, господин Ковшов.
Петр Федорович вышел в приемную первым. Повернувшись, он увидел, что Симонова вынесла из кабинета и списки.
— Заберите с собой. Может быть, вам они еще пригодятся.
Ковшов молча взял листы и, не торопясь, уложил в папку.
Симонова проводила его до коридора.
— Вы меня осуждаете? Не отрицайте, я же вас понимаю… Мне жить хочется, красиво жить…
Ковшов молчал, ожидая, что же еще скажет Симонова.
— Говорят, в вашем госпитале…
— Простите, у нас не госпиталь, а больница.
— Ай, какая разница! Пусть больница… Говорят, у вас в больнице всего полно…
— Что вам нужно?
— Хотелось бы хороший диван…
— Скажите адрес, я вам пришлю.
Ковшов, записав адрес, откланялся. И уже когда пошел к лестнице, Симонова пригласила:
— Заходите, если что нужно. Кстати, бургомистр и полиция что-то против вас имеют…
Дверь в его кабинет была открыта, и Ковшов услышал незнакомый голос еще на лестнице, а потом и увидел говорившую — пожилая женщина стояла, прислонившись к дверному косяку. Говорила взволнованно, часто утирая слезы, сморкаясь в платок. Ее слушали врачи и несколько сестер. Ковшов остановился, слушал, не входя в кабинет.
— … Вы не представляете, что они вытворяют! — рассказывала женщина. — Три дня прошло, а жить надоело. И при царе такого не видывали. Врачей и медсестер, что собрали на работу, заставляют помойки чистить. Ихняя медсестра, Минна прозывается, избила сестру Буримову, а все санитарки ее синяки носят. Не поверите, даже кусает. Как зверюга лютая налетает — и бьет, и кусает. Ну, право, волчица бешеная. И глаза страшные делаются… Пожаловались старики начальнику госпиталя (название его и выговорить трудно: какой-то обер-артц, Геллер по фамилии), так он вызвал фельдфебелей и приказал выпороть стариков — повара Мидулина, сторожа Мирошниченко, истопника Федоровского. Мидулин сознание потерял, едва выходили его. Фельдфебели с плетками ходят, чуть что — через плечо вытянут, а если не увернешься — и по глазам достанется.