— В этом п-проклятом холодном с-сарае, — сорвался Люк. — Если он умрет, так только потому, что не м-мог согреться.
— Сейчас это неважно, — сердито сказал Юджин. — Дальше?
В конце концов он слег, и миссис Перт ухаживала за ним дня два.
— Только она одна и п-позаботилась о нем, — сказал моряк.
Элиза в конце концов пригласила Кардьяка.
— П-проклятый старый знахарь, — заикался Люк.
— Неважно! — кричал Юджин. — Зачем сейчас ворошить все это? Что было дальше?
Дня через два он как будто бы начал выздоравливать, и Кардьяк разрешил ему вставать, если он захочет. Он встал и день бродил по дому, яростно ругаясь, а на другой день слег с высокой температурой. После этого наконец позвали Коукера, два дня назад…
— Вот что следовало бы сделать с самого начала, — проворчал Хью Бартон за рулем.
— Неважно! — взвизгнул Юджин. — Что было дальше?
Уже более суток Бен лежал в критическом состоянии с двусторонним воспалением легких. Грустная пророческая повесть, краткий и страшный итог напрасности, запоздалость и гибельность их жизней заставили их умолкнуть от неумолимого ощущения трагедии. Им нечего было сказать.
Мощный автомобиль с ревом вылетел на промерзшую мертвую площадь. Ощущение нереальности становилось все сильнее. Юджин искал свою жизнь, яркие утраченные годы в этом жалком скученном скоплении кирпича и камней.
«Бен и я здесь, возле ратуши, банка, бакалейной лавки, — думал он. — Почему здесь? В Гатах или в Исфагани. В Коринфе или Византии. Не здесь. Это лишено реальности».
Мгновение спустя большой автомобиль затормозил перед «Диксилендом». В холле тускло горела лампочка, пробуждая в нем тоскливые воспоминания о сырости и сумраке. Более теплый свет горел в гостиной, окрашивая опущенную штору на высоком окне в теплый и мягкий оранжевый цвет.
— Бен в той комнате наверху, где свет, — прошептал Люк.
Юджин с похолодевшими сухими губами взглянул вверх, на мрачную спальню с безобразным викторианским фонарем. Она была рядом со спальной верандой, где всего три недели назад Бен швырнул во тьму яростное проклятие своей жизни. Свет в комнате больного был серым, и перед ним возникло угрюмое виденье беспомощной борьбы и неприкрытого ужаса.
Они, все трое, тихо прошли по дорожке и вошли в дом. В кухне слышались голоса и негромкий звон посуды.
— Папа вон там, — сказал Люк.
Юджин вошел в гостиную, где в одиночестве перед ярким огнем сидел Гант. Он тупо и рассеянно поглядел на сына.
— Здравствуй, папа, — сказал Юджин, подходя к нему.
— Здравствуй, сын, — сказал Гант. Он поцеловал мальчика щетинистыми подстриженными усами. Его узкая губа задрожала.