— Прекрасно! — бодро отвечает слуга. — Два сериала посмотрела, поздно легла, но выспалась!
Глупый Дуся начинает пристраиваться к моей ноге. Отодвигаюсь. Туфик возмущенно гавкает на Дусю — пусть он меня и не любит, но такой вандализм не одобряет.
— Гулять надо больше, а не сериалы смотреть. — замечаю я. — Мой-то старик не может, а вот Анна Петровна на семь лет моложе.
— Я за нее погуляю, — хихикает Анна П.
Жалко, что я не могу иронически улыбнуться.
Впрочем, насчет прогулки — это и к моему старику относится…
Возвращаюсь домой. Кормлю Туфика. Старик уже забрался в кресло-коляску (ненавижу слова «инвалидная коляска», старость — не инвалидность). На голове старика ночной колпак сменила шапочка хозяина.
Едем на прогулку. Через двор, через дорогу, в парк…
Останавливаю коляску под желтеющим кленом. Закрываю глаза — это легко заметить со стороны, в объективах сжимается диафрагма.
И открываю глаза — свои, настоящие. Глаза старика.
Мой слуга стоит рядом с коляской. Он похож на человека, как похожи все слуги, только сделан из металла и пластика. Он немножко неповоротлив по сравнению с любым молодым человеком. Но по сравнению со мной, стариком, слуга быстр и ловок. Однажды, будучи им, я сумел поймать падающую тарелку.
Я знаю, как он устроен, где и какие моторы в нем стоят, какие схемы поддерживают равновесие искусственного тела, а какие отвечают за работу крепких пластиковых пальцев. Я один из тех, кто разрабатывал слуг.
И поэтому я прекрасно знаю, что внутри этой оболочки нет ничего, кроме моторов и микросхем. Слуга не умеет думать. Слуга не является личностью. Когда я закрываю глаза, антенны, вплетенные в шапочку хозяина или в ночной колпак, начинают транслировать мои мысли в тело слуги, а то, что видит слуга — в мой мозг. Когда я, покряхтывая, встаю с коляски и подхожу к слуге — он не чувствует моего приближения.
Я не могу, как Анна Петровна, гулять в механическом теле и делать вид, что это настоящая прогулка. Мне надо чувствовать ветер на лице и видеть парк своими глазами — пусть даже они нынче служат мне хуже, чем объективы слуги.
И все-таки он для меня не совсем машина. Может быть, потому, что гуляет с собакой, пусть та и не считает его живым. Может быть, потому, что это в его теле я забил в стену гвоздь, на котором висит рамка с фотографией сына. Он делает за меня то. что уже не могу я, делает мою жизнь более настоящей… пускай и другой.
— Спасибо, — говорю я слуге.
Закрываю глаза.
И смотрю на себя, старика, безжалостно четкими объективами телекамер. Интересно, если мои ученики все-таки доведут проект до конца… если однажды он сможет навсегда войти в это железное тело… согласится ли он? Рискнет ли?