Главный подвиг дневников – сохранение способности говорить, темпа жизни и повествования, реакций на происходящее, могучее отодвигание от себя старости, энтропии.
Я думал, что после смерти В.С., жены и друга, которая маячила перед Есиным давным-давно, он не устоит, сдастся. Я не то чтобы ждал этого! Хотел, разумеется, обратного, но вероятность такого исхода была не исключена. Думалось: неужели один из самых сильных согнётся, превратится в призрак самого себя?
Десять лет назад в одном из интервью Есин говорил, что, если диализ, спасающий В.С., станет для него непосильно дорогим, он купит пистолет и застрелится. Шуткой это не звучало ни теперь, ни тогда.
Ничего этого не случилось: крепкий, крестьянской закваски интеллигент выжил и остался в здравом уме и ещё более обострённой долгом перед В.С. памяти. Есть в этом что-то сологубовское, привкус первого приподнявшегося над «социальной средой» и победившего страшной ценой – одиночества.
От таких, битых и наживо скрученных судьбой в комки чувств и мыслей, редко услышишь жалобу. Это ведь именно русская равнина поразительно чутка к ним в одном сокровенном смысле – норовит пнуть побольнее, ницшеански толкнуть падающего. Оттого особым искусством среди русских людей стало прибеднение – жалоба на судьбу с оттенком гордости за то, как жёстко и неправедно она с ними обошлась.
Есин и прибедняется художественно. Чувствуя себя и на отшибе, и в центре событий, он воссоздаёт мир внешний и внутренний, причудливо противопоставляя и уравнивая их, словно готовя из них щедрую окрошку. Как настоящий (завидую!) русский, он любит накормить до отвала, по-демьяновски. И кормит досыта – борщами из светских раутов, салом дачной, институтской и заграничной туристской печали. Но и здесь – учит отделять одно от другого, «смешивать, но не взбалтывать», не превращая в балаган ни свою судьбу, ни, что ещё важнее, веру в неё.
Вера – это у Есина основное. Не говорю «надежда», потому что звучит явно слабее.
Подлинный баланс (художественность) наступает тогда, когда обращённость к себе приравнивается обращённости к миру от имени одного из россиян – в данном случае далеко не последнего, где «не последнего» – точка самоидентификации русского писателя. «Не последнего» означает «имеющего право слушать, видеть и подмечать». В пределе – учить.
Одна из важнейших учительских функций дневников – фильтрация информационного потока, в котором годами способна безнаказанно для себя купаться лишь психически устойчивая натура с классической закваской. Косвенно школа фиксации важного и отбрасывания ненужного преподаёт метод художественности как нанесения на страницу текста: размер события в строках и измеряемой в тех же единицах рефлексии по его поводу. В век модернизма мозаичность неизбежна, но лишь упорная и тренированная воля может заставить служить себе весь ад информационного дня.