Побледневший от водки Шелепа, криво улыбаясь, слушал препирающихся мастеровых. Взглянув на Бронникова, он подмигнул ему, а Бронников, чувствуя водочный гул в голове, подумал вдруг: а что же это Шелепа деньги-то не отдает? Угол конверта торчал из нагрудного кармана. Как торчал, так и торчит. Ему стало неприятно. Шелепа возвел глаза к потолку и стал шумно отдуваться, разводя при этом руками из стороны в сторону, — для того, видимо, чтобы показать, как ему эти крикуны надоели. «Мог бы уже давно отдать, — подумал Бронников, — давным-давно, даже когда еще ехали. Или чуть позже. Была масса возможностей». Шелепа захохотал, едва не выронив сигарету изо рта. Его худое лицо сморщилось, морщины прорезались длинные, резкие. Если бы он был черноволосым, то и вовсе получилась бы восточная физиономия. «Может быть, это он себе возьмет, — подумал Бронников, — в качестве комиссионных?» Мысль была неприятная, но не настолько неприятная, как можно было ожидать. Угол конверта нахально торчал из кармана. «Черт его знает. Ведь сколько лет дружим», — подумал Бронников, не зная, что это, по сути дела, означает: сколько лет. Много это? Мало? «Дружба дружбой, а табачок врозь», — подумал он. В груди что-то шевельнулось, и жар начал разливаться по всему телу. «Табачок врозь, — повторил Бронников, — ведь точно себе возьмет». Он посмотрел на Шелепу в упор, но тот не чувствовал взгляда. «Уйти, что ли? — подумал Бронников неожиданно. — Да ну, куда уйти, дело-то не сделано… Плюнуть бы ему в рожу».
Но он знал, что в рожу не плюнет и вообще виду не подаст. В конце концов, это его дело. Плюнуть в рожу, а потом прищучит жизнь в очередной раз, и что? К кому?
Он взял со стола стакан — не допил со всеми — и вылил остатки водки в рот.
Водка пахла черт знает чем — эфиром, ацетоном.
Не до амбиций, когда жизнь такая. Не поплюешься. А если уж плеваться, то потом не суйся. Помощи не проси. Вот так. Черт с ним. Все-таки сколько лет дружим. Ладно… Да и с чего он взял вообще, что не отдаст?
— Лексеич-то втихую лупит! — крикнул Зеленый. — Ну-ка, Гога, давай-ка разливай-ка!..
Гога запустил руку в сумку, пошарил, нащупал бутылку, вытащил. Снова запустил руку. Но было уже видно, что без толку — матерчатая сумка безнадежно скукожилась, увяла. Гога, нахмурившись, пьяно скривив губу, шевелил рукой, словно в садке рыбешку ловил.
— Все, — горько сказал он, с растерянностью глядя на Зеленого. — Слышь? Все! Кончилась!
— Разливай, — повторил тот. — Разберемся.
Бронников повернулся к майору, стал говорить ему о людях. Мысль была какая-то очень ясная, но в слова никак не облекалась. Майор по-доброму кивал, и было видно, что он ни черта не понимает. Бронников запнулся, пошевелил пальцами, ища слово. Слова не было.