— Под вашим руководством, надо полагать? — заключенный снова стал саркастичным. — Нет уж, увольте — лучше расстреляйте, а то я давно жду этого. Нелепые вещи какие-то предлагаете…
— А вы все же подумайте хорошенько, — сказал Сталин, поворачиваясь к выходу. — При большевиках Россия выжила и даже стала крупнейшей промышленной державой, а вот если Гитлер победит — России не будет совсем, никакой. До свидания, товарищ… Александр Павлович.
На щеках заключенного горели пятна лихорадочного румянца.
— Я подумаю, — тихо сказал он в спину уходящему.
Когда Сталин отошел от камеры на несколько шагов, его догнал молодой чекист.
— Что с этим беляком делать? — спросил он, заглянув в лицо генсеку. — Тоже? — и сделал указательным пальцем жест, изображающий нажатие на курок.
— Выпустить! — неожиданно резко ответил Сталин.
...Потом он какое-то время ходил по просторному кабинету, то наклонивши в раздумье голову, то на мгновение глядя куда-то в сторону окон, будто пытаясь увидеть за ними то, что могло подтвердить или опровергнуть его размышления. Но окна были зашторены беспросветно, и он опять оставался наедине со своими думами. Наконец Сталин сел за свой стол, прикурил погасшую трубку, привычно выдохнул дым в пространство перед собой — и когда растеклось, рассеялось облачко, с изумлением вдруг увидел, как дверь без шума открылась и снова плотно закрылась, впустив в кабинет совсем не известного ему человека! Больше того — на вошедшем была немецкая генеральская форма.
Оцепенение длилось только момент, потом, возвращая к происходящему, током ударила горестная и жуткая мысль: неужели — прошли?.. Как? И когда успели?!
"Не беспокойтесь, Сталин, угрозы нет, — по-русски, хотя и с твердым акцентом, сказал, приближаясь к столу, вошедший. — В Москве пока только я, и то краткосрочно, для очень важного разговора. Возможно, самого важного — как для вас, так и для нас. Конечно, все то, что я здесь скажу, покажется вам невозможным и странным, как странно и нереально само мое появление перед вами. Но вы, вместе с тем, уже совершенно спокойно меня выслушиваете и даже не подали знака охране. Впрочем, общеизвестно, что вас поразить непросто, и я это вижу своими глазами. Значит, могу продолжать. Спасибо. Итак, порученный мне разговор касается ваших детей".
Трубка в руке еще тлела, и Сталин вновь не спеша приблизил ее ко рту, вновь абсолютно владел собой, понимая, что этот невероятный день пошлет ему еще многое. Но все же последняя фраза гостя-фантома заставила его внутренне содрогнуться... Дети, единственное, что у него осталось в той, навек удаленной от его дела, семейной, отцовской жизни, — все они, независимо ни от чего, всегда неотлучно присутствовали в его существе, как в любом родителе, были и плотью его, и кровью, и продолжением, его посланцами в то выстраданное им будущее, ради которого он и стал Сталиным.