– Зато Интернет, знаешь, чем хорош? – успокаивала ее Полинка. – С ним никогда не будет того, о чем Оруэлл писал.
Полинке Виктория призналась, как напугала ее в свое время книга Оруэлла. С Володей она не хотела об этом говорить, а вот с Полинкой смогла. Вообще с правнучкой проще было находить общий язык, чем с внуком, хотя и тут возникали легкие стычки.
На углу открыли французскую булочную. Виктория негодовала:
– Мы что, сами вообще уже разучились печь хлеб?!
– Да будет тебе, пра! Этот вкуснее.
Французский хлеб и вправду был вкуснее, но до чего же горько это признавать!
При проклятых демократах настало изобилие – настоящее, не советское. Все можно купить, были бы только деньги. Но Виктория продолжала ворчать.
– Курица из Бразилии! Что, ближе не нашлось?
– Да ладно, пра! Какая разница? Зато мы ее сейчас запечем… м-м-м… С хрустящей корочкой.
Холестерин вреден, но правнучка решила, что ее старенькой прабабушке уже можно все.
Полинка расспрашивала о том, о чем никогда не заикались ни Октябрина, ни Володя.
– Пра, а почему ты замуж не вышла?
– Я служила революции.
– И тебе не хотелось, чтоб у тебя был свой ребеночек?
Виктории понравилось, что Полинка сразу перевела разговор с замужества на ребенка.
Только правнучке она решилась признаться, что ненавидела свою семью, где была гадким утенком, и ее жестоко дразнили. «Держи голову выше, Виктория», – говорили ей родные с намеком, что ее ростом бог обидел.
– Может, они не со зла? Просто шутили? Может, не надо было обижаться? – простодушно спросила правнучка.
– Может, и не надо было, но мне было больно и обидно. Они же видели, что мне больно! И все равно продолжали.
– Может, не видели?
– Если не видели, значит, были слепы и глупы. Да нет, все они прекрасно видели и понимали, им просто нравилось меня мучить. Я была самой младшей, и все меня пинали, как мячик. И отец с матерью, и старшие сестры. Подшучивали, говорили, что я никогда не выйду замуж. Что ж, в этом они оказались правы. Я возненавидела сам институт семьи, мне казалось, что это буржуазный пережиток. Что со временем семья отомрет, и детей будут воспитывать все вместе. И никто не будет никого дразнить. Не будет быта, всех этих унизительных обязанностей. Все возьмут на себя машины…
Она излагала Лине четвертый кошмар Веры Павловны, и Лина слушала с легкой усмешкой, но не спорила.
– Да ну их, пра! В общем, ты же им показала, да? Своим родным? Надрала им задницу.
– Верно! – соглашалась Виктория, чувствуя, как отпускает сердце, как становится легче на душе. – Я в четырнадцать лет начала курить, а в шестнадцать уже ушла из дому.