— Не так, чтобы. Как на пенсию вышел, все в домино играл во дворе. Потом зима настала, холодно. Он и затосковал. Одинокий, сын с семьей на другом конце города живет, редко здесь бывает. Першин и пошел работать. Хорошо устроился, пенсия сохраняется. А спать ему все равно где, особенно как выпьет.
— Что, увлекается?
— Раньше дня не пропускал. Сейчас вроде поутих, но не окончательно. Скучно ему, вот и балует. А старик ведь уже. И человек неплохой, сыну все время помогает, даже из пенсии. Думаю, он и сторожить из-за этого пошел, что-то у сына жизнь не залаживается. То с одной работы уйдет, то с другой. А в семье ребенок.
— Першин у вас дома бывал?
— Обязательно. Он человек безотказный, если попросить. А нужда случается, то полку прибить, то торшер починить. Что я сама могу? Без мужской руки в доме тяжело. — Мать Глеба Николаевича вдруг замолчала, пристально посмотрела на оперуполномоченного. — Вы что же, на Степана думаете? Пустое это. Мы вместе лет двадцать живем. Не такой он человек вовсе. Выпить может, конечно, но чтобы чужое взять... Из головы выбросьте напраслину эту!
— Хорошо, выброшу, — вздохнул Лукоянов. — Не думаю я ни на кого, интересуюсь просто.
Он записал адреса и телефоны невзоровских гостей и пошел к выходу. В передней чуть задержался у зеркала, поправляя рубашку, и увидел на стене рядом с дверью дощечку с крючками. На них висели ключи. Маленький — от почтового ящика, два других — явно от входной двери. Один старый, тусклый, другой совсем новый, блестящий.
— Ваши?
— Один мамин, второй мой, — сказал Глеб Николаевич. — Как приезжаю, новый заказываю. А потом теряю. И до следующего раза.
— Когда вам его сделали?
— В первый же день. По дороге в сберкассу зашел в мастерскую и сделал. Долго ли?
— Это верно, недолго, — Лукоянов попрощался и вышел из квартиры.
«Станционный смотритель» по-прежнему сидел на скамейке. Он посмотрел на Лукоянова внимательно, будто ждал его. Дмитрий, собиравшийся пройти мимо, неожиданно для себя остановился и присел рядом.
— Здравствуйте, Степан Гаврилович.
— Здравствуй, сынок.
— Отдыхаете?
— Такое мое теперь занятие, — он помолчал, потом спросил: — А ты чей будешь-то?
— Ничей. Из милиции я. Говорят, у вас тут вчера днем какие-то подозрительные типы крутились. Вот интересуюсь, не те ли, кто нам нужен.
— Типы подозрительные? Это жулики, что ли?
— Ну вроде.
— Не знаю. Не видел. Я с утра во дворе был. Вон там, в тенечке, сидел, — он показал на скамейку, стоящую в глубине детской площадки между двух высоких кустов акации. Подъезд с этой скамейки просматривался отлично. — Утром только и дышу как следует, — продолжал Першин, — а к вечеру, в жару, уже трудно. Старею.