Перед моим дипломным концертом я уже имел некоторый опыт выступлений с оркестром в
Москве и других городах. А программы строил так, чтобы можно было часть произведений
дирижировать, а часть играть на трубе в сопровождении оркестра.
Несмотря на то, что объем дирижерской нагрузки с годами возрастая, я все же ежедневно,
перед тем как открыть партитуру, занимался на трубе. Это уже стало моей физиологической
потребностью - не говоря о том, что, оставаясь трубачом, я обязан был поддерживать свою
игровую форму. Ненормальность такого положения рано или поздно должна была привести меня к
внутреннему конфликту, заставить задать вопрос самому себе: "Кто я? Какой профессии должен
посвятить себя безраздельно?"
Итак, мой дипломный концерт состоялся в Большом зале Московской консерватории. Играл
оркестр Большого театра - мои коллеги оказали мне великую честь. В программе - 6-я симфония
Чайковского, Концерт для голоса с оркестром Р.Глиэра (изумительная колоратура Галина
Олейниченко), увертюра Вебера "Оберон". Большой зал был полон, несмотря на дневной час.
Экзамен прошел удачно.
И опять же после окончания консерватории передо мной встал вопрос: "Кто я?!"
В это время был объявлен конкурс в стажерскую группу дирижеров Большого театра. Меньше
всего я думал о такой судьбе, а вернее, и думать себе не позволял стать дирижером Большого
театра, не набравшись опыта. Но как же быть? Почти десять лет труда... Оставить все, уехать в
провинцию и где-то начинать все сначала?
После успешного конкурса Лео Морицевич сказал мне: "Вот теперь я не сомневаюсь в Вашей
дирижерской карьере..."
И тут мой профессор ошибся! Я не был дирижером по своей музыкантской природе и по
данным своего характера. Да, я чувствую музыку, понимаю ее и могу воплотить на своем инстру-
менте, но личностно (это слово часто произносил Лео Морицевич), а не через других людей.
Наверное, мне не дано было постичь таинства дирижерского искусства, которые заключены
именно в этом - в передаче энергии ума и сердца другим людям, в умении своими мыслями,
чувствами, настроениями воздействовать на них.
Может быть, истина в том, что личность дирижера скрывает в себе некие магические и
гипнотические силы, которые отличают подлинного дирижера от красиво и правильно
жестикулирующего музыканта. И если хорошие, даже выдающиеся исполнители, взявшись за
палочку, показывают несостоятельность в дирижировании, то и среди дирижеров часто
встречаются слабые музыканты.
Занимался дирижированием я самозабвенно, как на своем инструменте. К каждому спектаклю
в Большом театре (операми дирижировал в филиале) готовился сам, проводил спевки с солистами,
вводил новых исполнителей. Однако в процессе спектакля я редко чувствовал подлинно
творческий ответ, идущий от артистов на сцене. Я старался, напрягался, страдал, но не мог
получить то, что чувствовал сам. Может быть, причина заключалась в несовершенстве моего
мастерства, молодости. Но не только в этом. Виновата была и оперная рутина. Спектакли шли
годами, почти никогда no-настоящему не репетировались. В них укоренилось множество штампов:
все всё знали и пели по инерции.