В те годы в театре были заведены "контрольные" книги. Дирижер записывал в книгу свое
мнение о том, как прошел спектакль, концертмейстеры оркестра - как провел спектакль дирижер.
Конечно, всегда отмечали "вдохновение маэстро", а ведущий режиссер вписывал замечания к
постановочной части. Я знал, что дирижеры не всегда писали и давали оценки, а иногда просто
расписывались. И я порой так делал, не задумываясь о том, что в этих книгах таится опасность
ненароком задеть самолюбие артиста. А это область тонкая - можно и не заметить, как обидишь
человека.
Однажды так и вышло. Партию Виолетты в моих спектаклях часто пела Глафира Деомидова -
чудная певица, милый, улыбчивый) человек. Глаша была безотказным работником, часто заменяла
заболевших, даже репетировала вместо них. А на свои партии, случалось, приходила утомленная, с
осевшим голосом. Я решил, ее защитить и свою запись в книге начал так: "Деомидова спектакль
пела не лучшим образом...", и дальше: "Репертуарную часть прошу не назначать солистку
Деомидову на репетиции в день исполнения ею заглавной партии в опере "Травиата",
Вот так, вместо помощи и защиты, неосторожно сформулированной фразой "не лучшим
образом..." обидел человека. Были слезы, объяснения, извинения и объятия...
Годы дирижерской стажировки в Большом театре подходили к концу. Надо было решать, что
делать дальше. Для меня было ясно, что с трубой я не расстанусь. Мой друг Яков Гандель, мудрый
человек, часто обсуждая со мной мои дела, говорил: "Лучше быть звездным трубачом, чем
второстепенным дирижером".
А Мелик-Пашаев: "Как же мы без Докшицера-трубача?"
Да разве нужно было меня убеждать! Я никогда не считал себя настоящим дирижером, я
только занимался этим делом.
Мой "кризис" разрешился сам по себе и неожиданно. В 1971 году закрыли филиал Большого
театра, сократили около ста музыкантов и двух дирижеров - Г.Жемчужина и меня. И я
почувствовал, что жизнь вернулась в нормальное русло.
Но я никогда не жалел, что столько времени отдал дирижерской деятельности. Пользу из этих
занятий я извлек огромную, ведь я получил именно то, чего мне недоставало в моей испол-
нительской работе. Мое мышление осталось дирижерским - в этом мой профессор Лео Морицевич
не ошибся! Я никогда не мог ограничиваться изучением партий трубы при знакомстве с новой
музыкой, мне нужна была партитура, чтобы видеть все, судить о музыке и исполнять ее. Я
воспринимаю музыку не иначе, как в колорите оркестровых инструментов, хорошо знакомых мне,
вижу мастерство дирижера и его слабости. Рефлекторно сам дергаюсь, когда дирижер теряет
управление оркестром или тянется за ним.