Хотя я не занимаюсь дирижированием, дирижером себя ощущаю теперь больше, чем в те
годы, когда проходил практику в театре. Дирижерское начало доминирует в моем сознании
оркестрового исполнителя, концертанта, преподавателя, аранжировщика. Это помогло мне в
дальнейшем развивать исполнительскую сторону моей деятельности трубача.
Итак, после 25 лет учебы наступила в полном смысле музыкальная зрелость. Для меня не
было проблемы разобраться в музыке по партитуре, клавиру, сделать инструментовку, транс-
крипцию. Уже другими глазами я смотрел на трубную литературу - меня удручала ее убогость. И
поскольку главным в жизни оставалось все же исполнительство на трубе, то я активно взялся, за
обновление репертуара. Одновременно начался период реализации накопленных знаний и передачи
их другим.
До поступления в Большой театр я уже имел некоторый опыт оркестровой работы - в
основном это была работа в духовом оркестре, джазе, а также в оркестре драматического театра
имени Вахтангова. Стать артистом оркестра Большого театра было моей тайной мечтой, о которой
я никогда никому не говорил. Это оказалось единственным признаком суеверия моей натуры -
невысказывать вслух то, о чем мечтаю. Не знаю, откуда это взялось, но и сейчас это при мне...
В декабре 1945 года, когда я впервые попал в Большой театр, его огромный оркестр
насчитывал 230 человек и состоял из двух с половиной составов. Артисты работали одновременно
в Большом театре и филиале, и еще оставался подсменный резерв, равный почти половине состава.
Средний возраст музыкантов был за пятьдесят, большинство - седоволосые. В разговорах
упоминали фамилии Рахманинова, Сука, Авранека. Имена этих выдающихся дирижеров прошлых
лет звучали для меня, как история времен античности.
В то время в оркестре молодых музыкантов были единицы: лауреат 1-й премии на
Всесоюзном конкурсе 1941 года валторнист Валерий Полех, его коллега Александр Рябинин,
гобоист Иван Лушечников, кларнетист Виктор Петров, ударник Алексей Огородников,
виолончелисты Федор Лузанов и Борис Реентович, скрипач Леон Закс и еще несколько человек.
Мы работали под зорким и критическим наблюдением старших мастеров. Нам помогали
осваивать репертуар, расти, а главное -впитывать исполнительские традиции, которыми так славен
оркестр Большого театра.
Традиции заключались не столько в консервативности мышления и трактовки музыки (хотя
часто можно было услышать в оценках старших: "А Михаил Прокофьевич Адамов эту фразу |играл
так-то..."), сколько в общем звучании, вдохновенности фразировки. Новизна трактовки всегда
привлекала особое внимание и принималась коллективом только в случае достижения идеала
звучания, но чаще всего непривычное воспринималось эитически. Иван Антонович Василевский,
отрабатывая со мной Неполитанский танец из балета Чайковского "Лебединое озеро", настаивал на
адамовской артикуляции, к которой с годами так привык, что иной и не представлял себе.