После войны, когда Самосуд был главным дирижером второго оркестра радио (а его
ассистентом и концертмейстером - начинающий тогда дирижерскую карьеру Юрий Силантьев), я
записал с ним только что обнаруженное неизвестное сочинение для трубы А.Глазунова "Листок из
альбома". Как вскоре выяснилось, появившиеся, неизвестные до той поры "находки", в том числе и
"Листок из альбома",
Среди
"обнародованных" им опусов были: Соната для виолончели А.Бородина, которую записал на
пластинку известный виолончелист Яков Слободкин, Концертный вальс для трубы и фортепиано
А .Аренского. К их числу принадлежала и 21-я симфония Овсяннико-Куликовского, которая, как я
уже говорил, была моим дирижерским дебютом. Написанная якобы в 1810 году по случаю
открытия Одесского оперного театра, она призвана была доказать, что жанр симфонии родился в
России, и его создатель - Овсяннико-Куликовский, а не венские классики Гайдн, Моцарт, Бетховен.
В послевоенные годы была мода на русские приоритеты...
Опусы Михаила Гольдштейна были так искусны, что трудно было заподозрить подделку. Сам
Гольденвейзер, опубликовавший рецензию на сонату Бородина, восклицал: "Да ведь это музыка
Александра Порфирьевича!.." Но особая пикантность ситуации с симфонией Овсяннико-
Куликовского заключалась в том, что такого композитора вообще не существовало. Ни в одном из
музыкальных справочников, изданных в самые последние годы, даже в советском
энциклопедическом словаре, имени такого композитора не упоминается! Хотя ничем не приметный
музыкант с такой фамилией был в Одессе.
Когда я снова переписал "Листок из альбома" с дирижером Геннадием Рождественским, на
"Мелодии" возник вопрос, под; каким опусом у автора опубликовано это сочинение и не предъявит
ли Гольдштейн, проживавший уже за границей, авторские права; на эту музыку Глазунова. Выход
нашли: "Листок" был включен в каталог произведений Глазунова и закреплен в новом музыкально-
энциклопедическом словаре, вышедшем в 1973 году.
В годы работы в Большом театре мне приходилось периодически видеть Сталина в ложе,
причем не мельком, а в течение продолжительного времени наблюдать его поведение, общение с
соратниками, даже следить за его реакцией на действие на сцене. Невозможно было определить его
настроение по выражению лица - как правило, оно было каменным. Расстояние, отделявшее меня
от его ложи, было не более 15-16 метров. Ложа находилась над оркестровой ямой, слева от
дирижера - за спинами скрипачей, и взгляд музыкантов медной группы, устремленный на
дирижера, далее по прямой скользил как раз в правительственную ложу.