Она шла домой, вытирая мокроту с глаз и щек.
— Даша, чего ревешь? Да успокойся! Баня уже в порядке! — успокаивали условники.
— Этот ферт-легавый довел. Ему надо ремонт бани на кого- то повесить. Вот и нашел крайнего, — догадывались фартовые.
— А мы-то думали, что он с ей любовничает, — шамкали старухи на лавке.
— И чего дергает бабу? И так у нее никакой радости в жизни нет, — говорили переселенцы, сочувственно качая головами.
«А я, дура, еще принять его хотела в свой дом! Идиотка! Он до конца жизни не верил бы мне. Так и считает шлюхой! Сам на себя век не оглянется», — думала Дашка, прибирая в доме.
Поздним вечером, когда сельчане ушли, баба начисто вымыла баню, йроветрила ее. И, закрыв на все замки, вернулась здомой. Свет уже выключили. Дашка зажгла керосинку, села у стола на кухне. Кусок не лез в рот.
«А что, если и впрямь уехать к брату в деревню? Бросить все здесь и начать там жизнь сначала. Но ведь первый, кто напомнит о прошлом, будет брат. Его упреки вдесятеро больней ударят. С чужих какой спрос? Им не докажешь, иг внушишь. A oj своего не отбрешешься. И возвращаться, и уехать будет некуда. Собакой век коптить придется где-то в сарае. Уж братца я помню. Его ничто не изменит. Вон и в письме не удержался. Зовет через брань и попреки. Ну а здесь что? Немногим легче. Так и сдохну в ссыльных шлюхах. Поднадзорной. И мертвой никто не поверит, что после Тихона ни одного мужика к себе и близко не подпустила. И этот боров больше других сомневается. Видали его — он не полюбит! Да кому ты нужен? Паразит! Гад! Зараза!» — ругала Дашка участкового и себя заодно.
Баба расстилала постель. И вдруг ей показалось: кто-то постучал в окно. Дарья вышла на кухню, приоткрыла занавеску. Прямо перед глазами рука в стекло стук повторила.
Баба вышла в коридор.
— Кого черт принес? — спросила грубо, зло.
— Свои, открой! — узнала голос Дегтярева.
Участковый вошел на кухню.
— Чего спать не ложишься?
— Тебя ждала, — огорошила баба.
Участковый заглянул в комнату, спальню. Смутился. И присел у стола.
— Думал, гости у тебя. Вот и зашел на огонек.
— Да так, что в каждый угол нос всунул, — не выдержала баба.
— Должность у меня такая! — хохотнул Дегтярев.
— Не в том дело! Натура у тебя поганая. Собачья! Насерешь в душу, а извиниться сил не хватает и воспитания. Проверяешь! А я уже не ссыльная! Иль запамятовал? Вольная я. И паспорт имею. Кого хочу, того приведу. И тебя не спрошу! А за незаконный шмон твоему начальству обскажу. Чтобы прыть укоротили, отбили бы охоту стремачить одиночек!
— Ишь ты, как заговорила?! — изумился участковый. И сказал жестко: — Ты мне не грози! Я сотни раз пуганый. Не забывай, где живешь. Что за село у нас. Я любого имею право проверить. И ночью! Тем более что у тебя в бане пожар не сам по себе возник. Вот оно — доказательство! — достал из кармана черный от копоти портсигар. — Серебряный. Знать, мужик не без звания его хозяином был. Обронил, потерял, как хочешь