– Довольно, – прошептала она. – Уже поздно. Тебе пора.
– Но почему, – воскликнул я, захлёбываясь от внезапно накатившей страстной нежности и безысходности, – почему?!
– Потому что сейчас в тебе говорит отчаяние. Ты расстроен, боишься, что никогда не вернёшься туда, откуда ты пришёл. В свой мир. И стараешься зацепиться за что-нибудь здесь. Но ты вернёшься туда, я чувствую это…
Я всё же отважился преодолеть расстояние, разделявшее нас, зашёл вперёд, осторожно коснулся её узких покатых плеч, вгляделся в мерцающие всполохи огня в глубине непроницаемых зрачков.
– Что ты чувствуешь?
– Что ты не простой купец, заблудившийся в пустыне. Что твой мир гораздо дальше, чем я могу вообразить. Что здесь ты по воле гораздо высшей, нежели людская. Что твой путь к поиску истины много дольше и труднее нашего. И что ты много пережил, но остался славным, добрым светлым человеком… Поверь, иногда мы, женщины, бываем прозорливее мужчин…
Она вдруг улыбнулась. Задумчиво и немного печально. Улыбнулись её глаза, всколыхнув язычки краткого пламени, уголки тёмных губ, пахнущих спелой оливой и негой туманного утра, на миг приоткрыв дверцу в чудесный сладостный мир, куда вход мне был заказан.
– Было время, когда я мир отдала бы слова, которые ты мне сказал… Теперь всё иначе. Но я тебе благодарна…
– Ты любишь Равви?
На щеках Магдалин выступили пунцовые пятна. Длинные ресницы всколыхнулись и опали.
– Мы все его любим, – тихо проговорила она.
Я говорю о другой любви, ты это понимаешь. Почему ты не идёшь к нему?
Её ресницы снова поднялись, и блестящий увлажнившийся взгляд устремился мимо меня.
– Потому что он этого не хочет.
– Парадокс, – невесело усмехнулся я. – Он принадлежит всем и никому. Когда думаешь о целом человечестве, порой бывает невозможно сосредоточиться на одном человеке.
– Что ж… – со вздохом промолвила она, на лету подрезая тонкие крылышки моих мечтаний, – значит, такова моя судьба. Просто быть рядом с ним. До конца… – Её голос дрогнул, оборвался в тонком всхлипе. – Я боюсь за него… У меня ужасное предчувствие…
В лунном свете я увидел её лицо целиком, с искусанными в кровь губами и изломанными ресницами, из-под которых струились по белым щекам мерцающие ручейки. Она быстро провела ладонью по глазам и опустила голову.
Никогда не мог вынести женских слёз. Особенно, если они предназначались другому мужчине. Странно, но не недавнее признание Магдалин, а именно этот её безответный плач поразил меня в самое сердце. Мне показалось, что она оплакивает разом своё безрадостное прошлое, неясное будущее, неразделённое настоящее.