ит этому прекрасному цветку дать имя, разрекламировать его по всей стране, ст
оит неподалеку выстроить станцию, куда по праздникам в поездах и омнибусах будут свозить толпы безобидных лондонцев, выгружать возле розового куста на положенную минуту, а затем увозить восвояси, — и мы поймем, что от былого очарования не осталось и следа. Причем очарование это, если вникнуть поглубже, исчезло вовсе не потому, что его развеяли, как полагают некоторые сверхчувствительные особы, прозаические поезда и мерзкие туристы. Поезда, равно как и туристы, — создания в высшей степени поэтические, ведь только самой необузданной поэтической прихотью можно объяснить их страсть к передвижению. Очарование, которым обладал розовый куст, развеялось по той простой причине, что магия не заключалась в нем одном; помимо магии розового куста, была еще магия самой тропинки, и магия одиночества, и магия самого таинственного и впечатляющего сочетания: тишины и жизни. Из–за пароходов и организованных экскурсий то же самое произошло и с Рейном: розовый куст был найден, зато тропинка утеряна. Лучше сто раз пройти по тропинке, так и не увидев ее самой запоминающейся особенности, чем, уставившись на какой–нибудь куст, расценить его как нечто из ряда вон выходящее. Зрелище, о котором принято говорить, что оно изумительно, перестает быть показательным. Судить об Италии по покосившейся башне — все равно что судить о всем человечестве по бородатой женщине в ярмарочном балагане. Подобное отношение к чудесам основывается на убеждении, что все чудесное — это отклонение от нормы, тогда как по более зрелом размышлении выясняется, что истинное чудо и есть норма. Если глубже вникнуть в историю человечества, падающая башня в Пизе окажется ничуть не более удивительным строением, чем ближайшая водонапорная башня. Чудо как раз и заключается в том, что наши хрупкие постройки не ходят ходуном, как в Судный день.
В известном смысле великие строения и великие города, в которые мы стремимся попасть любой ценой, обладают ничуть не большей ценностью, чем непримечательная улица и прохожие, на которых мы обычно не обращаем никакого внимания. Величайшие архитектурные памятники принадлежат великому прошлому, единому для всей европейской цивилизации, и независимо от того, больше или меньше приобретет посетитель Вестминстерского аббатства по сравнению с посетителем Кёльнского собора, сведения их, по крайней мере с познавательной точки зрения, будут равноценны. Только в случайно открывшемся взгляду пейзаже, только в случайно собравшейся группе людей и заключается истинная достопримечательность, ради которой стоит отправляться в дальний путь. Архитектура английского и немецкого соборов относится к одной школе, зато архитектура немцев и архитектура англичан таят в себе самые поразительные несоответствия. В каждой стране, в каждом городе заключена лишь им присущая тайная и священная индивидуальность. Только тот, кто постиг ее, только тот и никто другой имеет право сказать, что был в этой стране или в этом городе. И быть может, когда мы, отдав должное современной культуре, объездим все страны и материки и наберемся о них знаний, мы начнем наконец постигать самую неизведанную страну из всех — нашу собственную. Тогда мы, может статься, поймем, в чем состоит истинное своеобразие английского пейзажа, и в результате прихотливой смены вкусов и понятий далекого будущего сделаемся наконец патриотами.