Тот отбросил винтовку и быстро начал заряжать магазин.
– Где взводный? – спросил Воронцов Зиянбаева.
– Там, – махнул рукой бронебойщик. Белки его глаз были красными, то ли от невероятного напряжения, то ли от бессонной ночи, то ли ему стегануло землей по глазам. – Там взводный! У пулемета! Кузнеца убило! Иван сам за пулемет лег!
Мансур выкрикивал фразы громко, широко открывая рот. В двух шагах от бруствера Воронцов увидел воронку. Она еще дымилась. Второй номер то и дело смахивал с подбородка кровь. Мансур контужен. Воронцов сразу это заметил. Но спрашивать его об этом не стал. Кто-то должен стрелять из бронебойки. Лучше Мансура этого никто не сделает. Пока силы есть, пускай стреляет.
– Давай! Готово! – крикнул заряжающий.
Мансур снова прижал к плечу приклад и, сгруппировавшись, начал наводить длинный ствол с набалдашником пламягасителя в пространство, затянутое дымом и копотью, откуда слышались звонкие выстрелы башенных орудий, лязг танковых гусениц и крики на чужом языке. Отдача после каждого выстрела была такая, что каска бронебойщика подпрыгивала, как мячик, а шея таджика, казалось, вот-вот не выдержит.
Старший сержант Численко лежал в неглубоком тесном окопчике и короткими экономными очередями стрелял из «максима». Рядом с ним на коленях стоял связной Дикуленок и, втянув голову в плечи, так, что края выкрашенной известью каски глубоко впивались в шинельные складки, придерживал посиневшими руками матерчатую ленту. Тела сержанта Кузнецова и ефрейтора Селищева, уже остывшие и припорошенные снегом, лежали позади окопа, сложенные как для погребения. Восковые лица убитых были обращены к небу и не выражали ничего, кроме согласия с тем, что произошло, и полного равнодушия к тому, что здесь, в этом кромешном снежном поле, с одной стороны ограниченном лесом, а с другой дорогой, еще может произойти.
Воронцов окинул взглядом пустые коробки из-под патронов и сразу понял, почему Численко не стреляет длинными очередями.
– Что, Иван, последняя лента? – крикнул Воронцов, кое-как устраиваясь в тесном окопчике в ногах у пулеметчиков.
Он перекинул через угол бруствера свой автомат, прицелился в мелькающие фигурки в белом поле, кое-где измазанном густой копотью горящих танков и бронетранспортеров, испятнанном воронками и телами убитых и раненых, и нажал на спуск. Автомат задрожал в руках, хлестнул из ствола клочковатым пламенем.
– Эту мы отобьем, но если они снова попрут… – Численко оглянулся на Воронцова и вдруг зло спросил: – А где ж наши еб… минометчики, ротный? – И крылья резко вырезанных его ноздрей побелели.