Когда Иванка столкнули через бруствер в траншею, когда Кондратий Герасимович удостоверился, что тот жив и даже не ранен, он вздохнул с облегчением и, пряча за пазуху бинокль, сказал комбату:
– Ну, Андрей Ильич, вот и закончили мы атаку. Проку большого не вижу. Но, ектыть, страху, кажись, нагнали порядочно. Если немцы приняли нас всерьез, то усилят опорный пункт чем-нибудь навроде «ишаков» или парочкой штурмовых орудий. И тогда покоя нам не будет. Потому как ему надо будет их сперва пристрелять, а потом парой-тройкой снарядов реагировать на каждое наше шевеление. – И он почесал зудевшие шрамы на груди.
– Покоем, Кондратий Герасимович, насладимся после войны. – Капитан Солодовников закурил. Курил он с облегчением, пуская дым через ноздри и щуря глаза.
– После войны? – рассеянно переспросил Нелюбин.
– Да.
– А ведь такое время когда-нибудь действительно наступит.
– Что, трудно представить? Просто мы отвыкли от нормальной жизни. – Комбат выпустил через ноздри табачные струи и сказал: – Вчера мои разведчики приволокли «языка». В ранце нашли неотправленное письмо. Солдат совсем молоденький, вроде твоего крестника из полковой разведки. Письмо перевели.
– И что он, этот ганс, домой пишет?
– А то, что и мы. Там, между прочим, были и твои слова.
– Какие мои слова?
– Которые ты только что произнес, о том, рано или поздно, а такое время наступит, когда мы вернемся с войны.
– Ты думаешь, наступит?
Солодовников ответил не сразу, но утвердительно:
– Наступит.
Нелюбин выглянул в поле, посмотрел на Дебрики и покачал головой:
– У нас в деревне бондарь был. Данила. Мужик смирный, тверезый. А баба у него – злющая! Жили они бедновато, с хлеба на квас, что называется. Девок – полон двор. Дочери. Бывало, две лавки углом в горнице сдвинут, сядут – и младшим места не хватает. И два раза в году баба его, Данилиха, приносила ему из сельпа по четверточке зеленой. На Покров и на Пасху. И Данила выпивал. Выпьет ту крохотку, закусит огурцом и – к нам, на улицу. А мужики уже – хор-рошие! Данила бы тоже выпил, а – не на что. В складчине участвовать нечем. И все, бывало, говорил: когда-нибудь, мол, и я напьюсь. Так и помер. Никто его ни разу пьяным не видел.
– Хорошая у него была мечта. – Комбат вздохнул. – Все войны когда-нибудь кончаются. – Он снова затянулся, пустил дым через ноздри, так что казалось, что на нем задымилась то ли шинель, то ли шапка. – И возможно, это самое отвратительное, что ждет нас впереди.
– Нет, Андрей Ильич, тут я с тобой не согласен. Впереди нас ждет победа.
– Черта с два она нас ждет. За нее мы еще не один состав батальона положим. Ну что задумался, Кондратий Герасимович? Пойдем-ка выпьем. А? Хвать его в душу! Все остальные песни – печальные. Вот доложу сейчас хозяину, как прошла атака, и посидим у тебя на НП. Не против?