И не святое ли дело — истреблять их, как волков, как змей ядовитых?
Не однажды пытался Андрей завести то с одним, то с другим из рудничных разговор об освобождении от неволи.
— Как освободишься? Караулы кругом, тын высокий. Не убежишь.
— Чтобы убежать, надо перебить стражу.
Рудничный только вздыхал в ответ.
— Да кто вы: люди или твари неразумные?
— Забитые мы до полусмерти, вот мы кто.
И верно: изнурительный труд и побои, вечный страх перед начальством довели этих несчастных до того, что они боялись и подумать о сопротивлении.
Андрей все же не бросил мысли о свободе.
Год провел он в исправительной казарме на хлебе и воде — и выжил. Чем дальше, тем больше укреплялась в нем мысль избавиться от неволи.
Помог случай.
Вечером, поздней осенью, когда сиверко прохватывал насквозь, а на застеклившиеся под заморозками лужи падали последние блеклые листья и алый закат разливался над гребнем гор, в казарму пригнали новую партию рабочих.
Они вошли шумной толпой, в старых азямах, в лаптях.
— Нет ли землячков? Есть камышловские?
— Нет ли кого шадринских?
— Ищи земляков на кладбище, — отозвался с нар глухой и сердитый голос. — Недолго дожидаться и вам.
— Что, разве жизнь шибко лиха?
— Отведай — узнаешь.
— Не то видели, не запугаешь и не таковские мы.
Это были сплошь участники крестьянских волнений в Камышловском и Шадринском уездах. Держались они дружными кучками, по волостям.
Андрей прислушивался и присматривался, но в казарме было темно. Несмотря на ранний час, наработавшиеся до устали рудничные ложились спать. Возле растопленной печи пришедшие с работы сушили онучи.
Один из новичков подсел к ним, как старый знакомый.
— Что, братцы, приумолкли? Не вешайте голов, не унывайте. Распоследнее дело — унывать. Споем лучше кашу дедовскую.
Ты взойди-и, взойди, солнце красное…
чистым и звонким голосом затянул он старую волжскую песню.
Над горою ты взойди, над высокою…
— Будет тебе волков пугать! Кого там взяло? — раздалось со всех сторон.
— Нешто и петь здесь нельзя? Эх вы, пуганые!
Андрей подошел к печке и взглянул в лицо певцу. Что-то знакомое мелькнуло в этом худощавом седом человеке с сумасшедшинкой в глазах, во всем его гибком, как у ящерицы, теле.
— Блоха!
Это был он.
— Блоха! Родной мой! — Андрей схватил знакомца в объятия, стиснув его острые плечи своими сильными руками. Кругом ахали.
— Вот где земляки-то друг друга отыскали!
— Мы больше, чем земляки, — сказал Блоха.
— Как ты попал сюда? — спросил Андрей.
— Взяли за то, что в Тамакульской волости мужиков на бунт подговаривал. Да мало ли чего не наскажут.
И Блоха лукаво подмигнул.