Лежа на перине, полупьяный, он вдруг нащупал под подушкой листок бумаги. Поднялся с кровати, зажег свечу и прочитал начальные строки:
«Любезная моя сударушка! Сердечное мое сокровище! Ангел мой и купидон со стрелами! Жажду твоих поцелуев…»
Ефим Алексеевич побагровел от ярости, подошел к постели, где безмятежно спала Амальхен, и схватил ее за волосы.
— Кто писал? — прохрипел он, потрясая письмом.
Та спросонок ничего не могла понять.
— Молчишь, сука?
Он ударил ее по щеке.
— Не смеешь бить! — кричала Амальхен, — Ти не в Шайтанке. Вон отсюда!
Ефим Алексеевич посмотрел на нее с изумлением. «Вот как заговорила проклятая!»
Задыхаясь от злобы, он подошел к стеклянной горке, где стоял дорогой сервиз саксонского фарфора, купленный для нее прошлым летом, и чашку за чашкой начал бросать на пол. С легким звоном разбивались они и вместе с ними искусно намалеванные на них пастушки, так похожие на розовую Амальхен.
— Мишка! Запрягай лошадей! Поехали в Разгуляй.
С того дня началась какая-то сумасшедшая карусель. Пасхальную неделю Ефим Алексеевич провел у сестры. Каждый день кончался пирушкой. Даже Софья Алексеевна начала беспокоиться за брата.
— Смотри, братец, как бы тебе без денег не остаться. Город у нас веселый.
— Не бойся, сестра. Нет денег — будут. Работные люди в Шайтанке день и ночь мне богатство куют.
Он пил без просыпу, стараясь заглушить тоску, пил со злости на Амальхен, которая так подло его обманула, пил потому, что не хотелось ехать в Шайтанку.
Дни бежали незаметно среди гульбы и утех. Последний день Ефим Алексеевич вспоминал как тяжелый кошмар. Очнувшись в гостиной на диване, он увидел распластанный ножом ковер на стене, пустые бутылки под ногами и сброшенную с пьедестала статую Амура.
Потирая седеющие виски, Ефим Алексеевич пытался восстановить минувшую ночь.
Да, много было шума. Софья пригласила горных инженеров с женами. Лучше бы пригласила веселых женок с Разгуляя, тогда не случилось бы такого скандала… Тьфу, мерзость! Кто-то дал ему пощечину… Говорят, дворянин… За что? Ведь он обещал его жене серьги с изумрудами… Нет, он больше ни часу не останется в этом доме.
— Мишка! Запрягай лошадей! Едем в Шайтанку.
Молчание. Пришлось встать. Мишка валялся в передней с лицом, опухшим от пьянства. Только полновесный удар ямщичьим кнутом вернул ему сознание.
Когда Андрей получил отказ принять его на сплав, он стал советоваться с друзьями, как быть, что делать дальше.
— Свет не клином сошелся: рядом Билимбай, Ревда. Ревдинские караваны изо всех набольшие, — говорил Кочнев.
— Говорят, лучше всего в Билимбае, — сказал Никифор.