— Придется подождать. Она поехала в Пензанс навестить сестру.
— Она живет в Пенфолде?
— Да, в коттедже, примыкающем к дому. До того как мой дед купил это место, тут было три коттеджа. В них жили три семьи, хозяйствовали на нескольких акрах. Держали полдюжины коров, чтобы иметь молоко, и отправляли сыновей работать на оловянные рудники, когда нужда стучалась в двери.
— Два дня назад, — сказала Вирджиния, — я приехала в Лэнион и устроилась на холме, смотрела на комбайны, которые убирали солому и на людей, складывавших тюки в штабеля. Я подумала, возможно, ты тоже там был.
— Возможно, был.
Она сказала:
— Я думала, ты женат.
— Я не женат.
— Я знаю. Элис Лингард сказала мне.
Допив пиво, он стал доставать из выдвижного ящика ножи и вилки и раскладывать их на столе, но Вирджиния остановила его.
— Погода слишком хороша, чтобы сидеть в четырех стенах. Может, съедим твои пирожки в саду?
Юстас выглядел удивленным, однако сказал:
— Ладно, — и вытащил корзинку, в которую уложил приборы, тарелки, солонку, перечницу и стаканы, а потом достал из духовки пышущие жаром пирожки и, наклонив противень, дал им соскользнуть на большое керамическое блюдо в цветочек, после чего они вышли через боковую дверь в освещенный солнцем заросший палисадник. Траву давно нужно было подстричь, но клумбы бушевали яркими и неприхотливыми сельскими цветами, а на веревке жизнерадостно полоскались на ветру белоснежные наволочки и простыни.
Садовой мебели у Юстаса не было, поэтому они уселись прямо на газон, из которого кое-где поднимались ромашки и подорожники, и расставили вокруг себя посуду.
Пирожки оказались гигантских размеров, так что Вирджиния осилила только половину и с ужасом взирала на остатки, пока Юстас, опираясь на локоть, приканчивал свой.
Она сказала:
— Не смогу проглотить больше ни крошки, — и отдала ему остаток пирога, который он безмятежно отправил в рот. Пережевывая тесто и картофельную начинку, он произнес:
— Не будь я так голоден, я бы заставил тебя доесть все до конца, чтобы ты хоть чуть-чуть поправилась.
— Но я не хочу поправляться.
— Ты слишком худая. Ты и всегда была тоненькой, но сейчас выглядишь так, словно тебя унесет первым же порывом ветра. И ты обрезала волосы. Они были длинные, до пояса, и развевались на ветру.
Он протянул руку и обхватил ее запястье большим и указательным пальцами.
— От тебя остались кожа да кости.
— Наверное, все дело в той простуде.
— Я-то думал, ты стала толстухой после стольких лет поедания овсянки, копченой селедки и фаршированных рубцов.
— Ты хочешь сказать, что в Шотландии питаются только этим?