Темные, большие, как две спелые сливы, глаза ее играли, поблескивая в полумраке. Лукавство плескалось в них, и много еще такого, от чего мужские головы, ученые и не очень — без разбору, — шли кругом.
Мысли, которые при этом немедленно рождались в очумевших мужских головах, опять же независимо от того, кому те взбудораженные головы принадлежали, были, как правило, одинаковы.
Или по меньшей мере сильно смахивали одна на другую.
Сладкие, но не слишком благочестивые мысли, чего уж греха таить.
Она и не таила.
Приветливая трактирщица, спелая, как слива.
Действительно, вся она, а не только маслянистые игривые глаза, напоминала спелую сливу.
Упругую, сочную, полную жизненных сил.
Заметную издалека.
Такую, что едва ли не каждая рука — воровато или открыто, не таясь — тянулась сорвать заветный плод. А не выйдет — хоть коснуться налитого тела, ощутить задрожавшими пальцами горячую податливую плоть под гладкой смуглой кожей.
Льяна, как правило, ни на кого не обижалась, ловко увертывалась от цепких пальцев, легко раздавала подзатыльники, звонко шлепала нахалов по рукам.
Однако ж не всех.
Случалось — и нередко, — загадочно туманились сливовые глаза, блестели особенно.
Тот, кому выпала такая удача, получал кружку своего пива или рюмку tuica вместе с такой улыбкой трактирщицы, что выпивал заказанное, не замечая того, что пьет.
И требовал еще.
И пил без разбору, ибо вряд ли смог бы теперь отличить воду от вина.
В тот давний, но теперь уже вечно памятный вечер, обернувшийся утренним кошмаром, веселая трактирщица заприметила Костаса прежде, чем он разглядел в накуренном полумраке бара и оценил ее достоинства.
Он еще только отыскал свободное местечко и примостился у маленького столика в углу, как хозяйка сама принесла кувшин с местным вином и немного закуски.
— Pofta buna[38]!
Смуглые полные руки с ярко накрашенными ногтями ловко расставляли по столу тарелки.
И голос был приятный, низкий, немного с хрипотцой.
Обещающий голос.
Однако главная ее уловка была впереди — Костас вздрогнул, ощутив на своем плече тяжелую упругую грудь. Краткий миг, не более секунды, пока женщина тянулась к столу, что-то поправляя на нем.
Потом еще раз — теперь она наливала вино из кувшина.
Итого два мимолетных прикосновения.
Прием обольщения — старый как мир.
Однако ж работающий безотказно.
«Сколько же ей лет?»
Он задался этим вопросом только однажды, в те самые первые мгновения.
Потом уже не вспоминал о возрасте.
И называл ее своей «маленькой трактирщицей», не очень задумываясь над смыслом того, что говорил.
Льяна и вправду была не слишком высока ростом, но назвать ее «маленькой» прежде не догадывался никто — пышное тело казалось скорее уж крупным.