— В дом свой приваживал бурлаков, кого где поймаю, и бивал, и с кого что возьму, хотя бы и подозрителен был, отпускивал, а с кого взять нечего — приводил в сыскной приказ.
Каин делает таких признаний десятки, сотни… Память отказывается служить ему в выворачивании наизнанку своего мутного прошлого. Он забывает имена — ведь тысячи имен и лиц прошли по его жизни, по его памяти; надо все припомнить, все стряхнуть с души… Но в этом выворачивании своего прошлого перед грозным судьей он, видимо, не искренен: он стряхивает со своего прошлого одну мелочь, пыль; а тяжелые камни прошлого не сворачивает со своей памяти — это он оставляет про себя. Он все еще надеется вынырнуть из омута, оставив там других, менее виновных…
Он делает оговорку, что «за множеством» этих камней, лежащих на его прошлом, он «сказать не может».
Не говорит Каин в этой покаянной исповеди ни о своем шатании по Волге с шайкой атамана Зари, ни о первых московских похождениях. Но зато, видимо, озлобленный против московских властей, потворствовавших ему из-за взяток и не попавших вместе с ним в погреб, он вносит в свой свиток этих благополучно восседающих на своих судейских и секретарских креслах чиновников, чтобы в последний раз в жизни поблагодарить их и показать, что они — его братья по крови и плоти, что они сосали молоко из исторической груди той же общей всем им матери…
— Приказом правительствующего сената послан был, — говорит он, — напольных полков обер-офицер граф Шереметев по причине пойманных мною разбойников для осмотру на идущих в Москву судах работных людей, причем был и я, и несколько человек подозрительных людей нашли, в том числе и с воровскими паспортами, которые были у хозяина армянина Марки Шишикина, кои и отведены в сыскной приказ, токмо оный Шишикин в тот приказ незнаемо для чего был не сыскан. А во время того осмотру, оный граф Шереметев брал себе во взяток с каждого струга по два рубли, в том числе с одного орловского купца Семена Уткина взял он, граф Шереметев, кафтан смурый суконный простой, да мне Уткин дал 10 рублев за то, чтоб мы на его струге бурлаков не осматривали и никакой турбации им не чинили, за что мы с того струга никого и не взяли. Да тогда ж оный Шереметев со струга купца Логина Лепешева за то ж взял барана живого большого…
От графа Шереметева, берущего и рублями, и кафтанами, и баранами, он переходит к своим друзьям — подьячим, протоколистам, секретарям, членам, советникам, прокурорам.
— При взятии из Ивановского монастыря в раскольничью комиссию стариц, кои явились в расколе, одну старуху, — говорит Каин, — я отпустил. А как я в отпуске той старухи взят был в ту комиссию и держан под караулом, тогда по свободе, пришед к той комиссии секретарю Ивану Шаврову, подарил платком италианским и просил, чтоб он меня к сыску той же старухи не принуждал; а после того в разные времена прислал к нему ренского рубли на три, и после того оной старухи от меня не требовано.