Овцы вокруг собрались, — как нас не чуждаются овцы,
Так не чуждайся и ты, певец божественный, стада…
[1]Затем, переходя от античности к средневековью, вспомните очаровательную и милосердную легенду о Женевьеве Брабантской. Женщину, выданную предателем, отвергает супруг, отец изгоняет своего ребенка, виновного только в том, что он появился на свет, лань предоставляет свою пещеру женщине и дает свое молоко ее ребенку, а животное, забыв о том, что человек в своей гордыне изгнал его из великой семьи человечества, принимает гонимую семью. Безгрешная лесная лань спасает мать и ее безгрешное дитя. Помощь поступает от смиренного, спасение приходит от малого.
Вспомните-ка тот манускрипт из Сен-Галла, который учит нас, как надо сзывать разлетевшихся пчел, и скажите мне, посылалась ли когда-либо к разумному созданию молитва более нежная и более трогательная, чем эта, обращенная к царице маленького крылатого царства:
«О матерь тел, заклинаю тебя именем Бога, Царя Небесного, именем Искупителя земли, сына Божьего, заклинаю тебя не лететь далеко и высоко и как можно быстрее возвратиться на твое дерево; там ты соберешь вокруг себя своих чад и спутниц, там вы найдете отличный сосуд, приготовленный мною для вас; там вы будете трудиться во имя Господа!»
Крестьянин думает не так, как вы, жители городов. В сельском семействе животные занимают свое место сразу же за младшим его членом, подобно тому как в знатных саксонских домах младшие родственники усаживаются у нижнего края стола; в Бретани еще и сегодня домашние животные разделяют печали и радости семьи: в дни радости их увенчивают цветами, а в дни печали облачают в траур. Зачем же отлучать от скорби лошадей Ахилла, оплакивающих смерть своего хозяина, или от радости — собаку Улисса, испустившую дух, когда она увидела смерть своего повелителя?
Посмотрите, какими умными выглядят одни животные, какими добрыми и мечтательными выглядят другие; разве вы не понимаете, что между ними и Всевышним существует великая тайна — тайна, которую античность провидела, быть может, в тот день, когда Гомер написал легенду о Цирцее? Разве черный ворон, живущий три столетия, то есть четыре человеческих века, своим меланхолическим карканьем не пытается поведать о столь же унылом и темном, как его оперение, прошлом? Разве ласточка, прилетающая с юга, не рассказывает нам что-то о великих пустынях, куда не может ступить нога человека, но сумеет долететь она? Разве орел, глядящий прямо на солнце, и сова, видящая в темноте, не лучше нас знают, что происходит и в мире дневном и в мире ночном? Наконец, разве огромный бык, жующий под дубом высохшие травы, смог бы так надолго погружаться в грезы и издавать такие тяжкие вздохи, если бы никакая мысль не возникала в его уме, если бы он не жаловался Богу, быть может, на неблагодарность человека, своего высокого собрата, не признающего их родства?