Основная причина ее раздражения крылась в том, что, она считала, Митя не способен оценить ее по достоинству. Да, он любил. Но как-то буднично, обыкновенно, и говорил, и думал об их семье, точно другое в их отношениях было уже изжито. Ей казалось, что рядом с ним она теряет то ценное в себе, что к ней привлекало, что ей самой придавало силу, пьянящее ощущение власти, сознание соблазнительности своей. Собственно, вся ее жизнь отмечалась постоянной неудовлетворенностью: что-то подспудное в ней искало выхода, искало применения – но что это было?
И с Митей она бунтовала, и так же, как в существовании с матерью, нелепым, ребячливым, мелочным оказывался ее бунт. По пустякам. Из-за того, скажем, что он мешал ей в Оксанином присутствии читать за едой книгу. Или роптал, когда она посреди ночи удалялась на кухню воблу чистить, отбивая вяленые рыбки о дверной косяк. Или вот не нравилось ему, что она так подолгу лежит в ванне, грызя там подсоленные черные сухарики. Она же полагала, что ее ущемляют, давят, что он, посредственность, разнообразия в ее жизнь внести не может и последние радости отнимает у нее. «Последняя радость» – подсоленные черные сухарики! Рыдала, ломала руки: ей исполнилось двадцать пять лет.
– Мамуля, давай поговорим, – сказала Оксана, забравшись утром к Елене в постель под ватное двуспальное одеяло. Елена пристально вгляделась в дочь. В пестрой бумазейной, вылинявшей от частой стирки пижаме, с руками в младенческой припухлости и узкой грудкой, где под тонкой кожицей даже на глаз прощупывались ребра, дочь казалась все еще существом, основной приметой которого являлся щенячий запах, дух живого тепла, согревающий до самого сердца.
Оксана так мало отличалась от других детей, что Елена, приходя за ней в детский сад, растерянно блуждала взглядом, а когда дочь обнаруживала, испытывала как бы мгновенный укол жалости и вместе – разочарования.
Впрочем, Николай-то красотой не отличался, девочка, верно, пошла в него. Но у Елены как бы сдвиг произошел в сознании: Митя обращался с Оксаной как родной отец, и к родительской его заботливости Елена настолько привыкла, что как бы передоверила дочь ему. Николай вообще будто выпал.
Митя с Оксаной умел быть строгим, и девочка его слушалась. Елене же терпения не хватало заставить дочь подчиниться какому-либо требованию: Оксанино упрямство, казалось ей, не переломить.
Сама она выросла в доме, где ценилась прежде всего деловитость, где отношения выстраивались как на службе – хороших работников уважали, с плохими, считали, незачем церемониться – где гордились беспристрастностью, объективностью, а так хотелось, чтобы просто