ей далось?
Служивый муж, спящий безмятежным сном младенца, в то время как мается в бессоннице многодумная жена, – так теперь силы уравновешивались?
– Но понимаешь, – после паузы сказала Варька, – временами я путаюсь. Быть может, от усталости вдруг так пронзительно чувствую край. А может, осеняет, иные какие есть ценности, иные ориентиры? Те добродетели, которым доблестно служишь, а вдруг они мираж? Вдруг их для того только выдумали, чтобы отнять у тебя свободу? Понимаешь, совсем особую, о которой люди и представление потеряли.
Помолчала. Пристально взглянула Елене в глаза:
– И, знаешь, что еще: может быть, старею? Доброй быть хочется. Но не могу, не умею. А прежде не замечала в себе злости. То есть злость была как бы двигатель, мотор. Так сказать, проявление активности. Ну, в молодые годы. Вспоминаю, тогда только создавался наш театр. Ух и злые мы были! И хорошие. А теперь столько дурного в нас. Фальшивого, зыбкого. А ведь вроде никуда не свернули. Театр наш… Поднабрались солидности, мастеровиты стали. Гляжу на ребят: созрели. И выкладываются, не халтурят. Все правильно, все здорово. А почему-то, понимаешь, грустно. Молодая злость с годами все же должна во что-то более крупное перерастать. Благородное. Не знаю, может, говорю непонятно… В общем, продолжать бывает труднее, чем начинать. Сказала как-то об этом Николаю, но он промолчал… Разговорилась! – Варька усмехнулась мельком. – Словом, может, это и не доблести, к которым я тебя призывала, но в том штука, что без них разваливается человек. Вот тут абсолютно убеждена. Дело, работа, желание о себе заявить, себя обнаружить и все связанные с этим потуги, постоянные, каждодневные, конечно, может показаться: какая суета! И сколько тут теряешь! Но без такой пружины превращаешься в кашу.
– Ты молодец, – Елена улыбнулась. И отметила, как размягчилось лицо Варьки, потеплел, затуманился взгляд выпуклых темных глаз. Когда ее хвалили, она на мгновение теряла обычную свою твердокаменность, настолько сильно в ней оказывалось актерское, нуждающееся в постоянных задабриваниях. В этом было что-то даже трогательное, ребячливое. Творческая личность так, верно, и устроена, на сочетании сложности и примитива. И бессознательная, наивная эгоистичность, наверно, всегда в ней присутствует, в тех или иных дозах.
Елена собиралась уже уходить, когда в комнату вошел высокий губастый мальчик в красивой курточке и джинсах, в очках, очень важный, подошел без улыбки и подставил Варе лоб. Она его чмокнула, смеясь, оттолкнула, и тут Елена с болью подумала, что врет Варька, все у нее хорошо. Вот в это мгновение поняла, когда увидела ее с сыном, довольным, спокойным, забалованным, как забалованы бывают дети, растущие в благополучной семье, в атмосфере, быть может, в чем-то тормозящей их развитие, но защищающей, оберегающей от того, что может детскую душу ожесточить.