И хорошо сделал, решил про себя Тим. Потому что бедный Ивар Легардович от зеленого оттенка достиг густого синего цвета и уже отчаянно приближался к пунцовому красному.
– Мне бы поспать? – полувопросительно посетовал Тим. Он и вправду устал. Чтение на Подиуме Поэтов не прошло даром и в этот раз, и в прошлый. Точно его вывернули наизнанку, да так и оставили под проливным, леденящим дождем – мокнуть и страдать от обнаженности умственной и телесной. А ведь ему еще предстоит! Ночь веселая и интересная. Впрочем, друзья‑приятели Тима от души пожалели – заохали, запричитали, особенно девушки. Какие все эгоисты и какой Тимофей мужественный человек. Виндекс и вовсе обозвал себя гадаринской свиньей (?) за то, что злоупотребил его, Тима, обществом, когда «поэт, невольник чести» (чего бы значило?), еле на ногах стоит. Только собрались уходить, как на всех пылких парах подскочил к ним распорядитель Подиума и главный ревнитель кафе‑де‑кок Левадий Мирандович. Тот самый низенький стихотворец в шапке с пером – берет а‑ля венециан, вот как называется, – который читал нараспев в первый день знакомства Тима с местными любителями. Сегодняшним вечером на Мирандовиче красовались необъятная, сплюснутая с боков шляпа с треугольными полями и странный в обтяжку костюм, шитый золотящимися нитями; одеяние это Левадий именовал мундиром в стиле «наполеон» или «наполетон», в общем, что‑то звучно ритмичное.
– Мы увековечили ваше выступление полной молекулярной съемкой. Сочли полезным для потомков, – несколько торжественно произнес он, адресуясь непосредственно к Тиму. – Вот извольте. Вашу подпись, маэстро, на мемориальном саркофаге, для подтверждения подлинности.
Оп‑ля! Попал в курьез, как говаривал порой кулинар Виндекс о чем‑то предельно внезапном и неприятном. Тим уж знал – от него требуется написать свое имя нарядным, осиным стилом вдоль ажурной покрышки. То‑то и оно, писать он пока умел скверно, до жути коряво: без самой малости четвертый день корпел над прописной книжкой, раздобыв «вечный» карандаш у всегда услужливого дворового «серва». Выводил старательно «А» и «Б», другие буквы тоже по очереди – пожалуй, и Медиан бы расхохотался, коли сумел, над его потугами. Единственно сносным и читаемым получалось слово «каша», куда уж тут с именем затевать! Однако Левадий ждал, восторженно вздымая в дугу редкие брови, таращил крапчатые, кошачьи глаза.
– Да нарисуйте вы ему крестик! Вот потеха! – несколько раздраженно подначил его Виндекс. Наверное, почувствовал растерянность своего поэтического друга и осерчал на бестактного распорядителя Мирандовича. За то – отдельное спасибо.