Сидя за столом в отделе, он страдал от жары и сознания неотвратимости того, что только что случилось: в путевке ему отказали… Не повезло!
За окном млели в жарюке пыльные кроны тополей, раздраженно фырчали перегревшиеся автобусы. А ведь всего-навсего конец апреля! Дальше-то что будет?
Дальше будет Левбердон[1]. Сыграешь на песочке в волейбол с чертежницами из отдела главного механика, выкупаешься, в тенечке всосешь кружечку бочкового квасу… Не надо париться в очереди за желдорбилетом, не надо исходить по́том в душном вагоне, не надо привыкать к случайным соседям по комнате и столу в заурядном пансионате или доме отдыха. И денежки, что всю зиму откладывал ради одного летнего месяца, целенькими останутся.
А что, если дикарем поехать в Крым или в Сочи? Не студент уже, чтобы часами выстаивать полусъедобный обед в кафешках, тесниться на запруженном народом пляже, спать в случайном доме, а то и в дощатом сарае, выкладывая скудные свои рубли за продавленную раскладушку…
Виль пододвинул отпечатанное на тусклой бумаге инструктивное письмо по экономному использованию топливных ресурсов — к концу дня оно, сокращенное и выправленное, должно лежать на столе заведующего отделом. «Вкалывай, брат, — сказал он себе. — Смирись!»
И тут позвали к телефону.
— Баканов говорит, — доверительно пророкотала трубка. — Подойди ко мне в профком, срочно нужен.
В ухо торжествующим колокольчиком зачастил сигнал отбоя. Неужто нашлась, появилась, подвернулась горящая… одна-единственная горящая путевочка? Чудес на свете не бывает, но что стоит судьбе сотворить маленькое чудо из листочка плотной бумаги, сложенной вдвое и украшенной семью бледно-голубыми буквами «Путевка»? Ну, что ей, судьбе, стоит, в самом деле?! Застегнув пуговицу и подтянув галстук, кинулся к двери. Опомнившись, вернулся, сдернул со спинки стула и надел пиджак — чем лучшее впечатление произведешь на председателя профкома, тем больше шансов на то, что именно тебе, а не другому выделят, вручат, подарят горящую путевочку, если таковая окажется.
У входа в завком задержался, чтоб провести по лицу платком, вытирая капли пота и смахивая следы улыбчивой надежды, которая ненадолго, но широко растянула щеки. В кабинет председателя он вошел спокойно и независимо.
Баканов, седой, костистый, угловатый, сутулился за столом, а у окна, спиной к свету, сидел массивный лысый дядька в тонком черном свитере и серых брюках. Пространная плешь его успела загореть. Под носом топорщились светлые усы. Уши были смяты и приплюснуты к голове — судя по ним и мускулатуре, дядька в молодости занимался борьбой.