Лошадь с трудом тянула на крутой подъем, боязливо, недовольно всхрапывала. Крепко, совсем не по-весеннему подморозило, визжал наждачно-жесткий наст, из фиолетово-темного пространства выползали, плыли мимо торчащие черные туши стволов: густел матерый лес.
Съехали в ложбину, натаскали сушняка, запалили костер. Лошадь устало отфыркивалась. Махмуд накрыл ее попоной. Перед отъездом нагрузил ворох тряпья из своей сакли: домотканые коврики, теплый бешмет и специально для Осман-Губе тяжелый тулуп.
Уселись в сани напротив костра. Махмуд, умащиваясь поудобнее, предложил:
— Утром поедем к кунакам. Мал-мал гостим, потом…
— Утром едем в Грозный, — сухо перебил гестаповец. — Там дела. Сколько ехать?
Почувствовал плечом: будто током шибануло аборигена.
— Э-э. Осман, я чечен-бандит, как в город ехать? Турма не хочу!
— Не надо бояться. Есть документы: я — дагестанский майор НКВД, ты — мой оперативный работник. Едем в наркомат Грозного, в спецкомандировку.
Барагульгов долго молчал, думал.
— Тогда другой дело, — наконец согласился. — Я тибе верю.
«Куда после Грозного, не спросил», — в третий раз настигло сомнение полковника. В нем сгущалось чувство опасности. Оно в конце концов привело к решению: этого надо убирать еще в лесу, при первой же остановке, не доезжая до города, когда станет ясно, в каком направлении город.
Коротали долгую ночь на санях, полулежа. Дремали вполглаза. Рядом мерно хрустела сеном лошадь.
К утру вызвездило. Пронзительно и гулко ввинтился в предутреннюю тишь волчий вой. Осман-Губе, дрожа от озноба, очнулся. Розового окраса рассвет расползался по горам. Лошадь, понурив голову, дремала рядом с черным кругом кострища. Махмуда рядом не было.
Режущая опасность полоснула полковника: проспал, упустил! Сбросил с плеч наброшенный тулуп, спрыгнул с саней. Рванул кобуру с пистолетом, расстегнул, достал оружие. Выудил из кармана ватника лимонку.
Стылая грозная тишина обволакивала, сжимала обручем голову до звона в ушах.
Позади едва слышно хрупнул снег. Осман-Губе дернулся на звук, развернулся. Из-за густо-белого начеса кустов выходил, затягивая брючный ремень, проводник. На черно-щетинистом лице прорезалась зубная щель:
— Салам алейкум! Как спал, Осман?
— Где был? — коршуном уставился гестаповец.
— За кустом сидел, — широко расплылся проводник. — Тибе тоже надо. Иди посиди, далеко ехать.
Осман-Губе пошел за кусты, убедился.
… Барагульгов кутал полковника в тулуп, пыхтя, с натугой застегивал овчину на все пуговицы, заботливо урча:
— Типло будит, клянусь, хорошо будит…
Руки Османа-Губе утонули в длинных кишках рукавов, голова — в шерстяном стоячем заборе воротника. С великана тулуп, что ли?