– …соблазнила мужчину, которого она любила.
– А я даже половины всего не знал… Ни о краске, которой она облила твою машину…
– Машину покрасили заново, – вставила Гита.
– …ни о том продавце пылесосов, который напал на тебя и не хотел уходить, пока ты не позвонила в полицию. Не знал о посылках и письмах, отправленных в «Верлейн». Почему ты мне ничего не сказала?
– Я не думала, что тебе это будет интересно. Мне казалось, что ты сочтешь это полной чепухой. И велишь мне взять себя в руки и не ныть.
– Ты так плохо обо мне думаешь?
– Да. – Повернувшись, она спокойно посмотрела на него. – Когда я нашла тот пакет с фотографиями на столе, ты даже не встревожился из-за меня. Ты не разозлился, не расстроился…
– Нет, Гита, ты ошибаешься. Если бы я нашел его… То есть, я думал, что это «он»… – поправился Генри с хмурой улыбкой, – я бы сломал ему руки. Я попросил Джона примечать всех посторонних, связался с местной полицией…
– Только это был не посторонний. И в округе никто бы не удивился, увидев Синди недалеко от коттеджа, так ведь?
– Конечно. И собаки бы не залаяли.
– И соседи ничего не видели, потому что Синди не была посторонней. Она была моей подругой. Которая мне помогает.
– Да. Она отдала мне негативы, – добавил он. – Я их уничтожил.
– Она их тебе отдала?
– Под давлением, – кивнул он.
Гита ничего не ответила, лишь отвернулась и включила чайник. Она вполне смогла себе представить, как выглядело это давление.
– А когда ты вернулась из Парижа, почему же не сказала мне, что находишься на грани увольнения? Что тебя заменили другой моделью для рекламы новых духов?
– Ты не дал мне возможности рассказать хоть что-то. Ты просто ушел и хлопнул дверью.
– Да. Не только из-за Мэттью, но потому, что сам решил все закончить. Это становилось слишком сложным. Слишком эмоциональным. Но мне тебя не хватало. Я сказал себе, что скоро все забуду, и презирал себя за то, что нуждаюсь в тебе. Но когда я увидел ту фотографию в газете… Прости, Гита… – глядя на ее спину, на шапку темных блестящих волос, извинился он. – Господи, как по-дурацки звучит «прости» – разве этого достаточно?
Выпрямившись так медленно, словно это движение далось ему страшно тяжело, он продолжал с настойчивостью:
– А когда я увидел улыбку триумфа на лице Люсинды, мне стало тошно.
– Не тебе одному. Уходи, Генри. Это все бессмысленно. Я даже не нравлюсь тебе.
– Я тебя не знаю, – поправил он. – Я боролся с самим собой. Меня влекло к тебе, я желал тебя, но мне не хотелось, чтобы ты начала мне нравиться. И порой, когда разум брал верх, я просто не мог поверить, что веду себя, как сексуально озабоченный школьник. Мне тридцать шесть лет, я уравновешен, хорошо образован, отличаюсь завидным здравым смыслом – и тем не менее, я безумно хотел тебя… – Резко замолчав, он невесело усмехнулся. – Хотел тебя? Сказать это – значит, ничего не сказать. Я сходил по тебе с ума, я болел тобою. Но Люсинда сделала все возможное, чтобы отравить меня… Чайник вскипел.