Никто! Никто не фигурировал в планах Нукрата, кроме него самого. Он один. Он с большой буквы, только он! Рауф Нукрат.
Вдруг он прислушался. Из дома доносились глухие звуки, точно кто-то размеренно и с силой выколачивал толстый ковер. Удары наносились ритмично, и каждый из них сопровождался глухим утробным уханьем и свистящим мучительным вздохом.
Нервно дернув головой, Нукрат вдруг вскочил.
— Бездельники, — прохрипел он, — не могут выколотить слово.
Лицо его было и растерянно и злобно одновременно. Он прервал молитву на середине одного из ракатов, забыв, очевидно, что совершает смертный, с точки зрения исламской религии, грех. Он ушел с айвана, не обращая внимания на двух стражей, стоявших по-прежнему у калитки. От такого святотатства, да еще совершенного столь почтенным человеком, они побледнели. Назир бежал по дорожке, шлепая каушами. Полы халата и концы чалмы неприлично трепыхались, а с дрожащих губ срывались отнюдь не молитвенные слова.
Треснув дверью о притолоку, он кинулся к милиционеру и, вырвав у него кнут, размахнулся, но проклятие замерло у него на губах. Он смотрел дико и с яростью на распростертого на полу Юнуса, и поднятая рука стала медленно опускаться. Ощущение чего-то липкого заставило его разжать пальцы. Рукоятка камчи, вся в крови, выскользнула из рук.
Оба палача с невозмутимо спокойными лицами стояли по бокам лежащего ничком Юнуса. Обнаженная спина его, исполосованная ремнями плетей, превратившаяся в кровоточащий кусок мяса, спазматически вздрагивала.
Брезгливо поморщившись, Нукрат глухо сказал:
— Ну, большевик, попробовал нашу ласку, а?
В ответ он услышал только со свистом вырывающееся дыхание.
— Ну-ну, не сердись! А теперь ответишь на вопрос: что знаешь про Хаджи Акбара? Что тебе сказали в Особом отделе, а? Зачем ты ходил в Особый отдел?
Вопрос, обращенный к Юнусу, остался без ответа.
— Ты заговоришь у меня? А ну… прибавьте ему. Голова у него — кирпич.
Один из великанов вытер руку о свой камзол, осмотрел ее с медлительностью, потом еще раз вытер ладонь. Затем он, столь же неторопливо, достал тыковку, высыпал на ладонь немного насу и, отправив его под язык, шепеляво, отчего тон его стал добродушно-лукавым, проговорил:
— Оставим его… хэ… хэ… шкура у него степняцкая, носорожья…
— Слизняки вы, — прохрипел Нукрат, — еще в палачах служили при эмире.
Оба палача переглянулись:
— Мы старались, у нас чуть желчный пузырь не лопнул.
Нукрат придал лицу спокойное, даже благостное выражение и произнес, медленно цедя слова:
— Друг мой Юнус, прошу тебя как мусульманина, говори…