По чуть заметной дрожи, прошедшей по спине, стало понятно, что Юнус слышит вопрос, но он не пошевельнулся, уткнувшись лицом в вонючую кошму, только шумно дышал.
— Нехорошо, поистине не подобает так невежливо вести себя. Говори же, душа моя… Сними со своих плеч вьюк лжи и заблуждений.
— Он ослабел… — прошепелявил один из палачей, — упрямый осел, он готов подохнуть, только бы досадить хозяину. Такому бугаю два десятка плетей — пустяки. А мы ему дали… сколько мы ему отвесили полноценных горяченьких, Муса? — обратился он к своему напарнику.
Тот помотал головой.
— Со счета сбился… Не упомнишь тут. Мне домой надо, жена просила кукурузы в лавочке Расула Дуканчи купить… Боюсь, уйдет он домой.
По лицу Нукрата прошла тень.
— Разве дело в силе, разве тут дрова рубите, болваны. Уметь надо кожу рвать камчой так, чтобы до сердца, до мозга, до кости дошло. Поднимите его.
Но едва палачи нагнулись, как Юнус одним резким движением поднялся на колени и со стоном, шатаясь, встал.
— А ну… не трогать!..
— О, да он сам молодцом! — искренне удивился Нукрат. — Он еще прочная стена, потрескавшаяся, скажем, стена… но крепко стоит… хэ… хэ… поговорим же, душа моя.
Обведя языком воспаленные сухие губы, Юнус, глядя прямо в лицо назиру, хрипло сказал:
Горький, точно страх, тяжелый, точно горе,
Черный, как могила, каменный, как сердце скупца!
— Что ты сказал? Что? — удивился Нукрат.
— Это не я сказал, поэт Ансори сказал!
Нукрат не обиделся. Он и не то еще слышал от своих жертв, когда допрашивал их в своей канцелярии, прослывшей в Бухаре застенком.
— Живодер! Если милость господня коснется нас, попадешь ты мне на штык, — с наслаждением сказал Юнус. Спина его саднила и горела, нестерпимая боль жгла все его тело. — Многим поклонникам серебра я брюхо пропорол, и тебе пропорю.
Нукрат отшатнулся, потом снова заговорил:
— Перейдем к сердцевине нашей беседы, душенька мой. Поговорим. Ну же? Кому ты отдал документы?
Юнус молчал. И только глаза его, покрасневшие, стали дикими, а связанные за спиной руки напряглись, и желваки мускулов заходили под кожей.
— О душа моя, — продолжал Нукрат, — ведь тебе придется сказать… все равно придется… О, живому всегда лучше, чем мертвому, не правда ли? Ведь у тебя мамаша-старушка есть? Бедненькая, она своего сынка ждать будет, а ты со своим упрямством лежать будешь в яме, гнить будешь. Бедная твоя матушка слезами изойдет, так и помрет, не увидев больше своего сыночка, а?
Юнус презрительно фыркнул. Ноздри его ястребиного носа раздулись.
— Ты мне душу черной хочешь сделать, гадина! Я тебя и под землей найду… из савана вытащу, шею сверну.