Пожав плечами, сеид Музаффар безропотно протянул бумажку Сухорученко:
— Суматоха — вору родная мать.
Поймав взгляд Сулеймана-эфенди, он многозначительно поджал губы, но ни взгляда, ни движения губ Сухорученко не заметил.
Повертев в руках бумагу и бессмысленно уставившись в арабскую вязь строчек, он проворчал:
— Молитва, говоришь?
— Да, заупокойная молитва, — спокойно ответил сеид.
— А кому заупокойная молитва, дьявол ее побери?..
— Что такое смерть? Тяжелый сон, — невпопад ответил сеид, прямо глядя в глаза Сухорученко и чуть улыбаясь. — Что такое сон? Легкая смерть.
Он слез с чайханского помоста, сунул ступни ног в свои уродливые папуши и пошел неторопливо в сторону ишанского подворья, покачивая своей красной чалмой. Народ почтительно расступился перед ним.
— Черт вас побери, всех философов, — пробормотал Сухорученко, — а с тобой, господин вор, мы поговорим в Душанбе.
— К вашим услугам, — любезно сказал Сулейман-эфенди. Бледность не сошла с его лица. Но всем своим видом он напоминал человека, избежавшего смертельной опасности.
Эскадрон недолго пробыл в Кабадиане. Сухорученко решил вести поспешно своих бойцов на север, в Душанбе, откуда шли слухи, один тревожнее другого. Говорили, что Энвербей появился севернее — в Локае, что вспыхнуло восстание против Народной республики, что душанбинский гарнизон вырезан. По своему обыкновению Сухорученко не стал задумываться над тем, как сможет он пробиться со своим эскадроном через пустынную горную страну, кишащую воинственными племенами и вооруженными с ног до головы басмаческими бандами. Дав отдохнуть людям и коням, Сухорученко на рассвете выступил из Кабадиана.
Он не присутствовал при одном очень примечательном событии.
В торжественной обстановке всенародного молебствия странствующий дервиш сеид Музаффар принял в свои руки бразды правления дервишской общиной Кабадиана. Предварительно мудрецы, знатоки писания на основании древних пергаментов и свидетельских показаний удостоверились, что бродячий монах и божий человек из персидского племени луров является потомком пророка по прямой линии. Неопровержимым доказательством прав сеида Музаффара на кабадианское ишанство явился перстень халифа Мамуна на его руке. Почему вождь лурского племени превратился в нищего, отказался от власти и могущества, почему он шел с далекого севера — такими вопросами мюриды не задавались. Неведом промысел божий, и только всевышнему надлежит постигать тайны бытия ничтожных смертных. А то, что до прихода своего в Кабадиан сеид Музаффар некоторое время пребывал в священном и богоугодном городе Аулие-Ата и, не страшась венца мученичества и притеснений от безбожников большевиков, сеял свет ислама среди нетвердых в религии киргизов, то это только окружало ореолом подвижничества дервиша, презревшего тленные блага ради рубища и посоха благочестия.