— На! Неужто ты понимаешь эту чехарду?
Упоминание о львиной отваге Сухорученко правильно расценил как выражение явной лести, и все же ему это было приятно. Он самодовольно ухмыльнулся и сказал:
— Ну, ну, без подхалимства, давай переводи!
Сеид пробегал глазами документ, Сухорученко так обрадовался, что сейчас узнает смысл проклятой бумажонки, очевидно содержащей ключ к разгадке тайны, связанной с полученным им заданием найти и захватить Энвербея, что не задумался над тем, откуда этот человек знает русский язык.
Глаза сеида Музаффара, устремленные на письмо, лихорадочно блестели, лицо напряглось, лоб нахмурился. Он шевелил губами, но не произносил вслух ни одного слова.
— Что там? — спросил Сухорученко, нетерпеливо поглядывая на посеревшие, усталые лица бойцов, расседлывавших коней. — Что? Видать, брат, такого здесь накручено, что и ты, грамотей, пас!
— Очень важная бумага, — вздохнул наконец сеид. — Позвольте, ваша милость, прочитать вам, что здесь написано.
Сулейман-эфенди побледнел. Рука его затеребила поясной ремень.
Быстро, скороговоркой сеид Музаффар читал по-персидски и тут же переводил на русский. Чем дольше он читал, тем больше вытягивалась физиономия Сухорученко.
Сеид, медленно водя пальцем по строчкам и подбирая слова, переводил заупокойную молитву, длинную-предлинную, но почти лишенную смысла.
К сожалению, Сухорученко не отличался наблюдательностью. Иначе он, по всей вероятности, приметил бы все растущее удивление Сулеймана-эфенди.
Когда сеид Музаффар кончил, Сухорученко, едва сдерживаясь, прохрипел:
— Посмотри, друг, там ничего больше нет?
— Нет.
— Нет ли там какой приписки об Энвере?
— Об Энвере? — вздрогнул сеид Музаффар.
— Да, об Энвере. Шляется он где-то здесь. Так-таки и нет?
— Нет.
Наступило молчание. Сулейман-эфенди бледнел и краснел, переминался с ноги на ногу.
— Ну, брат вор, — заговорил Сухорученко, побагровев от нестерпимого сознания, что его, командира, водят за нос. — Я так разозлен, так, брат, разозлен, что как бы тебе не болтаться сегодня на каких-нибудь старых воротах.
И он обвел глазами постройки, толпящиеся вокруг площади, с таким видом, точно он и взаправду искал ворота, подходящие для виселицы.
— Не посмеете, — побледнел Сулейман-эфенди.
— Чего не посмею? Время военное. Ты сам признался, что вор.
— Я… я… — только и мог проговорить Сулейман-эфенди, но Сухорученко отвлекся уже другим.
Сеид Музаффар спокойно складывал бумагу вчетверо и разглаживал ее по складкам. Затем отвернул бельбаг и хотел спрятать.
— Постой-ка! — рявкнул Сухорученко.
— Что угодно?
— Дай-ка сюда!