Проклятый знак — очевидно, от него не избавиться! Он, Деймиан Макаллистер, сбежал от него в декабре. И вот — снова знак Рождества, беспощадно бьющий прямо в сердце. Даже в апреле!
Он глядел на него бесконечную минуту, отчаяние и желание перемешались у него в душе. И вдруг два горячих гейзера забили из его глаз.
— Вы ее потеряете, если ничего не сделаете, — тихо произнесла Марджори. — И будете раскаиваться в этом всю свою жизнь.
— Что я могу сделать? — беспомощно спросил он.
И она сказала ему, что.
Она права, решил он. Именно это я и должен сделать.
Но это не сработает. Если бы она появилась у него — а Марджори уверила его, что она появится, — то сразу бы увидела по выражению его глаз, что он проходит сквозь все круги ада. Он никогда не знал настоящего Рождества; он никогда не знал, что значит Рождество. О, он знал о подарках, и елке, и угощении, и вечеринках, но чувствовал, что это не все. Должно быть что-то большее. Гораздо большее. Но что это? Нет, она придет и увидит пустоту в его глазах. И этим все закончится.
Все, финита.
Навсегда.
Он подошел к окну и выглянул на улицу. Снег все еще падал, но уже реже. Ярко-желтый «олдс» Марджори стоял у перекрестка, звуки «Радости миру» постепенно затихали, и дверь магазина игрушек была закрыта.
— Макаллистер.
Услышав ее голос, он опустил веки. Боже, молчаливо взмолился он, пусть все получится хорошо.
Медленно повернулся, чувствуя себя как перед судом, и пристально взглянул в ее лицо.
Она стояла в дверях — щеки слегка порозовели, снежинки блестели в волосах. На ней были джинсы и вишневый свитер. Даже куртки не надела. Она часто моргала, и он не мог разглядеть ее глаз. Может, они и светились, но уверенности у него не было.
— Мне показалось, я вижу сон, — сказала она, — когда увидела твой знак.
— Твой знак, — поправил он, едва дыша.
— И я подумала…
— Ты подумала, что я переменился. — Его сердце глухо стучало. — Но нет, я не переменился, Стефани. Прости меня. Видишь, собирался сказать тебе, что буду праздновать Рождество с тобой каждый год до конца нашей жизни, и так бы и сделал, но это было бы притворство. Просто больше не мог видеть тебя несчастной и подумал… если бы я мог заставить твои глаза засиять снова…
Стефани смотрела на него: он никогда еще не казался таким милым, и ей до боли хотелось броситься к нему в объятия. Его прическа выглядела так, будто по ней прошлись граблями, а выражение глаз — его прекрасных серо-голубых глаз — было опечаленным и напряженным. Да, ей хотелось броситься в его объятия, поцелуями стереть эти скорбные складки у рта. Но все это будет потом. Она легко сказала: