— За счастье, — сказал я и стал маленькими глотками пить. Совсем легкий, чуточку шипучий был этот напиток.
Смотрел, как ее губы коснулись края бокала и как двигался ее золотистый кадык.
Началась песня, и она поставила бокал. Она отпила не более трети. Свой же я осушил до конца.
— Дари цветы любимой… Красные цветы своего сердца… Которые цветут в багряных лучах солнца… И не заставляй ее мечтать о них… Дари цветы любимой… Которые цветут в луны белесом свете… И не давай ей мечтать о них…
Припев она тихонечко подпевала. Голос у нее был приятный, и, когда пела, она два раза как-то очень хорошо посмеялась.
Во снах цветы не пахнут,
Во снах цветы не пахнут,
Во снах цветы не пахнут,
Они во сне не пахнут никогда.
— Иво, пожалуйста, не смотри на меня так! — попросила она вдруг. — Я знаю, что пою плохо. А вот теперь не могу спеть даже так, как умею.
— Нет, нет, ты поешь прекрасно!
Она опять засмеялась, замахала руками.
— Замолчи, а то пропустишь всю песню.
Она вновь вслушивалась во французские слова.
— Задетые любовью сердца… Ждут любви, ждут цветов… Поспеши, ожидание калечит сердце… Осенние заморозки могут тронуть цветы… Увядшие цветы не расцветают… Сломанное сердце не полюбит… Дари цветы любимой… И не допускай, чтобы они ей снились…
И она подпевала:
Во снах цветы не пахнут,
Во снах цветы не пахнут,
Во снах цветы не пахнут,
Они во сне не пахнут никогда.
Отзвучала песня, началась другая — о голубом небе над Парижем; эту я уже слышал.
— А слова-то были не того… уж очень сентиментальные, — сказал я.
— Тебе не понравилось?
— Я же не говорю — не понравилось, говорю только, что слова показались мне довольно сентиментальными.
— Возможно, — усмехнулась она.
— Но больше всего мне понравилось, как ты подпевала пластинке.
Наши взгляды перепархивали в золотистом свете, легкие, как трели жаворонков.
В мире сладковато повеяло набухающими бутонами сирени.
В субботу уроков не было, так как мы поехали на экскурсию в Тукумс.
Фред категорически отказался от участия в поездке. Мне тоже не хотелось, но Тейхмане уговаривала, и неприлично было упираться. Я уже начал подумывать, что после того злополучного собрания она стала вести себя с нами иначе.
Увы, это было заблуждение, в чем я убедился уже в тукумском буфете, куда мы зашли перекусить. Взяли по кружке водянистого пива, но тут подоспела Тейхмане и подняла крик, что, мол, тут происходит, она этого не допустит и чтобы мы сию же минуту отсюда вышли. На нас уже поглядывали и ухмылялись другие посетители буфета, а какой-то дяденька даже заступился:
— Барышня, да они же взрослые парни!