- Глупые солдаты, служащие глупому халифу, найдут в Таифе лишь ветер! Радуйтесь!
Площадь всколыхнулась снова.
- Лжесвидетели, убийцы словом, убийцы по соучастию - схвачены! Радуйтесь!
Площадь снова вскинулась - и опала.
Манат оглядела ковер из спин у своих ног.
- Начинайте, - кивнула она огромной остроухой головой.
К Батталю подошли первому. Увидев в руках у чайханщика здоровенную медную чашку и наточенную джамбию, бедуин попытался отползти, но его придержали за веревки.
- За что?! - взвыл он.
- А ты не понимаешь? - искренне удивился чайханщик. - Зачем клялся - жертва у жертвенника, жертва у жерственника?.. Вот жертва у жертвенника, о глупец! Вот ты - жертва. Вот перед тобой Наилучшая Госпожа. Вот нож, вот чаша. А то, что в Таифе было - разве то жертва? То было исполнение приговора, по вашему шариатскому закону вынесенное...
Батталь тоненько заскулил, не отпуская глазами лезвие.
- Это хорошо, что ты сознаешь свою вину, - успокоительно похлопал его по плечу один из державших веревку. - Легко через Мост Лезвий пойдешь...
Манат степенно кивнула, подтверждая его правоту - чем сильнее покаешься, тем легче путь на Ту Сторону, это истинная правда...
- Не бойся, не бойся, все будет хорошо, - улыбнулся старичок, показывая беззубые десны. - Все будет хорошо...
Батталя взяли за подбородок и далеко запрокинули голову.
- Лжесвидетелю - смерть! - выдохнула площадь.
Чайханщик сделал на горле человека глубокий надрез и быстро подставил посудину.
Вскоре на ковре остались четыре трупа. Манат осушила последнюю чашу.
И пролаяла над толпой:
- Отнесите тела на холм, в старую каабу, их обглодают звери и ветер. С мертвецами положите все неправедно нажитое имущество, подаренное глупым халифом. Налагаю заклятье - это золото не достанется никому из живущих. Справедливость восстановлена. Радуйтесь!
И площадь снова вскинулась и опала в благодарных поклонах.
Нахль, тот же день
На помосте во дворе бойко играли музыканты: один бил в дарабукку, второй посвистывал на флейте, третий отчаянно терзал струны лауда. Певичка - из дешевых, ярко накрашенная и едва одетая - извиваясь, проводила ладонями по грудям и пела:
Не могу я опомниться от безумной любви,
Стало сердце мое безразлично к упрекам, к мольбе,
Днем и ночью меня постоянно забота грызет,
И ничем отступиться от муки моей не могу!
Если вылечить сердце невозможно от этой любви,
То тоска пересилит и погубит меня
4!
Сайф ибн Дарим стоял на террасе и счастливо пошатывался от выпитого. Парчовый лиф сполз с одной из смуглых грудок певицы, обнажая розовый сосок.