— На, держи, вот тебе итальянец.
Когда ему отсчитали и вручили семнадцать «зеленых» [14], Николетина только переглянулся со своим товарищем по патрулю, сутулым Йовицей Ежем.
— Видал, Йовица? Отсчитали, как скотину. Вот задачка-то, не приведи господь. Хоть бы по именам их знать, тогда бы куда ни шло.
Пленных построили в колонну по двое. Семнадцатый, оставшийся без пары, маленький, оробелый горемыка, серый как мышь, оказался в хвосте. Похоже было, что на его долю в жизни всегда выпадали синяки да шишки; вот и сейчас, в колонне, он оказался без товарища, с которым можно было бы словом перемолвиться.
Командир уже объяснил итальянцам — наполовину на испанском, наполовину на итальянском языке, — куда их отправляют, солдаты оживились и на марше весело гомонили. Теперь они по крайней мере знали, что останутся в живых, а что до прочего — хороший солдат всегда на месте сориентируется.
Только последний, тот, который шел без пары, молчал и тоскливо поглядывал на порыжелый прошлогодний папоротник, что тянулся вдоль дороги. Уже высушенный солнцем ранней весны папоротник невесело напоминал о минувшем годе и о новом, еще неизвестном, о котором можно только гадать: вот придет он и принесет бог весть что. Николетина задумчиво смотрит на узкие плечи маленького итальянца и говорит скорее сам с собой:
— Жаль, не знаю я по-итальянски.
— А к чему тебе этот бандитский язык, не собираешься же ты кошек есть? — враждебно возражает Йовица и еще больше хмурит брови. Он вполне вошел в роль конвоира военнопленных.
— Кошек не языком едят, а зубами! — добродушно поправляет его Николетина. — Захотелось мне перекинуться словечком с этим вот, последним.
— Разговаривать с оккупантом? — холодно меряет его взглядом Йовица. — Что с тобой, человече?
— Эх, и злющий же ты нынче, — морщится Николетина. — С чего бы это?
— А ты с чего? — парирует Йовица. — Сам всегда говорил, что и глядеть-то на итальянцев не можешь.
— Ну и не могу.
— Ладно, а сейчас что сказал?
— Эхе-хе! — укоряюще протягивает Николетина. — Одно дело итальянец, который в цепи наступает на наши позиции и шпарит из пулемета, а другое — такой вот бедолага.
— Что же он, по-твоему, не оккупант? — злобно щурится Йовица.
— Если он — оккупант, тогда я — банялуцкий владыка, — выкатывает глаза Николетина. — Не видишь разве, какой он?
— Вижу, ну и что?
— Как что? Если бы ты хоть что-нибудь понимал, сразу бы увидел, что его в Югославию батогами пригнали. Как же, нужна ему оккупация, такому-то! Брось ты, ей-богу.
— Ни дать ни взять словно баба на поминках разнюнился, — кисло цедит Йовица.