– У нас есть пленные?
– А как же! – ухмыльнулся Акимов. – Господин поручик изволили сюда полкового командира принести.
– Депрерадовича?
– Так точно! Господин полковник хотели помешать нашей роте на полиформации следовать, так его… того…
– Где он?
– Да там, под диванчик положили.
Не успел я отдать приказание, как за спиной послышался хлёсткий звук удара и возглас Бенкендорфа:
– Кусаться вздумал, сучье вымя? Так сейчас и вторую ногу выдерну.
Оборачиваюсь – поручик трясёт укушенным до крови пальцем, другой рукой выворачивая пленному ухо. Только что замечаю некоторое несоответствие, ранее пропущенное мимо внимания – у того всего одна нога. И какого чёрта, прости Господи, на костыле сюда припёрся? В прошлых снах этого инвалида не встречал. И кто же таков?
– Александр Христофорович, голубчик, ты точно ему ничего не оторвёшь? По "Уложению", конечно, четвертование полагается, но давай дождёмся приговора трибунала. И вот тогда милейшего генерала… э-э-э…
– Зубова, государь!
– Что, опять Зубов? Когда же они кончатся?
– Брат вот этих самых, – Бенкендорф кивает в сторону душившего меня одноглазого исполина, милосердно добитого штыком, и ещё одного, с развороченным пулей лицом. Интересно, как опознал? – Надо бы всё их семейство пощупать, государь.
– Дело говоришь. Акимов!
– Я, Ваше Величество!
– Полковника тащите сюда, и поможешь поручику допросить обоих. Только ласково, а то ведь вы, ироды, и для эшафота ничего не оставите. И пару пистолетов мне раздобудь.
– Сей секунд, Ваше Императорское Величество!
А сам подмигивает с таинственным видом, будто выпить тишком от жены приглашает. Что за секреты такие? Отвожу гренадёра в сторону:
– Ну?
Тот мечтательно закатывает глаза:
– Намедни довелось такую пару видеть, что лучшей во всём Петербурге не сыскать…
– Так принеси.
– Тут такое дело, Ваше Императорское Величество… они работы самого Симона Норча, и…
– Да хоть работы капитана Мосина! Царь я, или хрен собачий? Если лучшие, то должны быть у меня!
– Разрешите взять с собой ещё роту семёновцев?
– Один не донесёшь?
– Но ведь…
Некогда слушать объяснения – махнув рукой, отпускаю Акимова, вручив в качестве мандата и подтверждения полномочий золотую табакерку с собственным портретом на крышке. В смысле, с портретом Павла. А что, не хуже любого удостоверения личности – вряд ли у кого достанет духу сомневаться в предъявителе сего.
Как там наш предобрейший Валериан Александрович поживает? Явно не хуже братьев, те вообще никак не поживают. Но морду графином разнесло так, что не только мне, и родному папаше мудрено было бы узнать. И если давеча в слабом свете свечей лицо показалось знакомым, то сейчас… маска, на которой кровь перемешалась с пудрой и румянами. Говорит еле слышно, слова скорее угадываются по движению губ, но допрашивающий Зубова Бенкендорф вполне разбирает, знай себе чиркает пёрышком по бумаге ровным изящным почерком, умудряясь не посадить ни единой кляксы.