Происхождение Алексея Толстого отдает именно бульварной романистикой. И это при том, что за такой дешевой романистикой стоит очень горькая и страшно жизненная история. Урожденная Тургенева выходит замуж за урожденного Толстого. И становится глубоко несчастной. В бульварном переводном романчике XVIII века написали бы “нещасной”. Впрочем, мать будущего писателя, Александра Леонтьевна Тургенева, шла на эту “жертву” добровольно, как на христианский поступок. Знала, что ее будущий муж — жестокий самодур, но мечтала его “спасти”. В перерывах между мечтаниями пила уксус и принимала лошадиные дозы морфия “по пяти порошков зараз”. (Здесь бульварный роман плавно перетекает в декадентский, в какие-нибудь “Навьи чары” Федора Сологуба.)
Но — не выдержала. Встретила честного, порядочного, а самое главное — “прогрессивного” (это уже почти “Что делать?” Николая Чернышевского) человека и ушла к нему от своего титулованного мужа. “…Ему она отдала свою нерастраченную любовь”, — пишет Алексей Варламов, то ли сознательно, то ли нет имитируя бульварную романистику. Алексей Аполлонович Бостром в сравнении с Николаем Александровичем Толстым был образцовым человеком. Но, уже уйдя к образцовому человеку, Александра Леонтьевна — на время! — вернулась к нелюбимому мужу, забеременела от него, чтобы потом опять вернуться к любимому и образцовому.
Ее письмо к нему стоит процитировать: “Я жалка и ничтожна, добей меня, Алеша. Когда он приехал и после ненавистных ласок я надела на себя его подарок и смотрела на свое оскверненное тело и не имела сил ни заплакать, ни засмеяться над собой, как ты думаешь, что происходило в моей душе”.
Что происходило в ее душе, нам понять не дано. Но вот что происходило… Стоп! Лучше вновь процитируем: “Первое и главное, что я почти уверена, что беременна от него (Толстого. —П. Б.). <…> Желать так страстно ребенка от тебя и получить ребенка от человека, которого я ненавижу <…>. Понимаешь, что теперь все от тебя зависит…”
Что “зависело” от несчастного (“нещасного”) Бострома? А вот что: взять на себя обязанность “жертвы”, как некогда взяла ее Тургенева, или повести себя как нормальный “мужик”.
В связи с этим не могу не вспомнить предисловие покойного филолога и историка Вадима Кожинова к изданию стихов Афанасия Фета. Разбираясь в хитросплетении происхождения поэта, автор предисловия писал примерно следующее. Если бы офицер Афанасий Шеншин знал, что Шарлотта беременна не от него, а от немца Фёта, логичнее было бы дождаться рождения “немчика” в Германии, а уже потом увезти возлюбленную в Россию. Раз увез беременной, значит, был уверен, что беременна от него. Можно сколько угодно негодовать по поводу этой “брутальной” логики, но она не только не лишена смысла, но как раз вполне жизненна. (Что, впрочем, вовсе не доказывает, что Афанасий Фет был сыном Афанасия Шеншина.) В отличие от романного “треугольника” Тургенева — Толстой — Бостром, на острие которого появился маленький Алеша.