Процесс этот, однако, сформировав “новую беллетристику”, затронул не только ее, но и молодую поэзию, сделав актуальным, скажем, творчество того же Родионова, с одной стороны, и Тонконогова — с другой.
Словом, литература медленно движется навстречу читателю и уже видит мир его глазами. Жаль, что читатель почти ничего об этом не знает.
5. Институции.(Материалы к истории литературы)
Несколько лет назад, году в 1998-м, мне взбрело на ум провести довольно странное мероприятие: в одном литературном салоне, где собирались в основном концептуалисты, постконцептуалисты и тогдашняя литературная молодежь, я решила поговорить с посетителями-литераторами о том, как они представляют себе своего читателя. Теперь-то, конечно, идея такого разговора уже не показалась бы странной. Теперь об этом говорят и спорят многие.
А тогда, в девяностых, сама читательская тема была подозрительна для коллег-литераторов. И неактуальна. И отдавала чем-то советским для тех из них, кто практически только что вышел из “подполья”. Думать о читателе, — не в смысле, конечно, удовлетворения его потребностей, подстройки под него, а в смысле поисков его, просто выхода к аудитории, — в системе ценностей, характерной для андеграундной среды, было как-то не принято. Подполье есть подполье.
В начале девяностых попытки литературы найти новые способы публичного существования привели к возникновению литературных салонов. Думается (но это не более чем гипотеза, потому что историю литературных институций девяностых годов еще только предстоит написать), что они, аккумулируя вокруг себя все новое и официально не признанное, самим составом участников и содержанием программ продолжили кружковую традицию литературы, которую теперь принято называть неподцензурной.
Теоретически прийти в салон мог кто угодно. Но, во-первых, этот кто угодно мог узнать о салонах и о проводимых в них мероприятиях из весьма ограниченного количества источников, большая часть которых имела хождение среди посетителей тех же салонов. И во-вторых, придя в салон, он видел людей, давно друг с другом знакомых, оценивающих происходящее по какой-то внутренней, им одним известной шкале и обладающих собственной системой смыслов (“кодом”). Налицо были признаки сообщества, и притом достаточно замкнутого. Новичку оставалось либо, овладев соответствующей системой смыслов, присоединиться к сообществу (быть инициированным в него), либо, не пройдя инициацию, удалиться. На что был рассчитан и принятый в салонах способ подачи литературного материала, не предполагающий наличия неосведомленных или незаинтересованных слушателей: подчеркнуто “неконцертная” (либо, напротив, акцентированно перформансная, отпугивающая неискушенных) манера чтения, вступительное слово куратора, предполагающее, что в зале сидят только “свои”. Словом, прибавилась к уже имеющимся формам бытования литературы еще одна: устно-коммуникативная, салонная. Появились тексты, рассчитанные на прочтение больше, чем на публикацию, появились авторы, понимание которых невозможно без уяснения их салонного имиджа.