Стал осторожно заначивать от дневной выручки понемногу: прятал в ботинок, чтобы вечером поменьше ссыпaть в общак, себе побольше оставлять. Два раза с Махой сходили на Преображенку, за рынок — сдали жестянку и бутылки, получилась кое-какая мелочь. С нее в общак ничего не дали, а кто видел? Выбили старый должок из Кости-дауна. Тот бы и сам когда-нибудь отдал, он хоть и даун, а памятливый, но должок сейчас был нужен, поэтому побили Костю. Хотя не сильно, так, скорей для порядку. Короче, копились денежки.
Одна висела забота, к которой не знал Витя, как и подступиться: корзину негде было взять. А как же без корзины — большой, круглодонной, плетеной, — как ехать-то? Он всегда, все годы, с такой только к деду Николе и приезжал. Еще когда с Татьяной-покойницей вместе ездили, так и три штуки сразу ухитрялись волочить — на всю зиму хватало. А теперь что? Дед Никола спросит: “Где, Витька, корзина твоя? Ты что же, ёж-ты-тудыж-ты, своих генералов в этих сопливых сумочках повезешь — мять-парить в дороге, ни папоротником накрыть, ни мятой переложить, чтоб червь уходил?” Витя видел уже, как дед Никола головой крутить будет: “Ты, парень, прям как дачник или бездомный какой”…
Корзина Витина, удобная, старая, за много лет латаная-перелатаная ивовым прутом и рюкзачными ремнями, осталась на бывшей квартире. Эх, много чего еще там осталось… Ножичек, например, острый, складной, с ручкой в виде белочки. Много лет его с собой брал. Один раз обронил, да и помнил примерно где: у кривой березы, на травяной кочке, два последних челыша им обстругивал, — так вернулся и нашел же! Да шут с ним, с ножичком. Ножичек и сейчас у Вити есть, и не хуже — с крестиком на красной ручке, заграничный, тоже складной, и много еще всяких-разных полезных инструментов из этой красной ручки вылезает. Маха весной в баках нарыла и ему подарила. Да. А где корзину взять — непонятно. Опять же и в поезде без нее ехать плохо. Патруль какой-нибудь — раз! Куда едешь? Зачем? А ну паспорт сюда! Это что у тебя за бумажка-фигашка такая, это — паспорт у тебя, бомжара ты эдакий?.. А если с корзиной едешь, да еще газетку в руки возьмешь, да одет соответственно — кто ж к тебе прицепится? И так все ясно, таких, как ты, в сезон полвагона едет. Насчет одежды у Вити был свой план: сразу после санприемника, если там ничего подходящего не будет, рвануть в Пушкино, в гуманитарку при церкви, там выбрать шмотки и заодно поесть.
Беда — корзины все не было. И в баках не попадалось, хотя Витя с Махой каждое утро на своей территории все баки обходили. Тут как-то Маха у баб узнала, что у Яньки-китайца, который за третьим ангаром, в подвале, — у него корзины есть. Витя деньги свои посчитал, мозгами пораскинул, у Махи немного отобрал, снова мозгами пораскинул — и пошел вечером к Яньке-китайцу. Долго добирался; ведь если от их берлоги по насыпи спуститься — это ж три ангара по шпалам отмахать надо, да еще от поездов то и дело отпрыгивай, да еще Дуся с ним увязалась, их с Махой собака, всю дорогу под ногами путалась. Дошел наконец. Янька сидит — толстый, башка блестит, при нем две бабы. Одна ихняя, узкоглазая, одна — наша. Узкоглазая приносит корзину: не корзина — короб заплечный. Непривычный какой-то, иностранный, наверное. Но ничего, плетеный. Сойдет. Тут Янька такую цену ухнул — Витя аж зашатался. Пустил матюка, но незлобно. Поторговались. Янька, подлюга, скинул вполовину, а сам говорит: “И собачку оставь. Собачка большой, кароший и шкур кароший!” Тут уж Витя матюкнул злобно и сказал еще: “Ты сожрешь ее, ты ж китаец”. Янька смеется во всю свою круглую рожу: “Я не китаец, я татарин. Ты сам сейчас будешь китаец!” Пришлось ноги уносить, чтоб морду не попортили, потому что там еще его дружки поналезли, но они уже хорошо вмазанные были, быстро бегать не могли, а по шпалам — тем более.