В 1926 году Полонский выпустил книгу «Спор о Бакунине и Достоевском», где полемизировал с Л. Гроссманом, который доказывал, что в романе «Бесы» прототипом Ставрогина был именно Бакунин. Три тома «Материалов для биографии Бакунина» стали причиной скандальной полемики с Д. Б. Рязановым и Ю. М. Стекловым. Последние желали как бы «приватизировать» тему и признать работу Полонского «ненужной». В «открытых письмах», изданных отдельными брошюрами, авторы обменивались оскорблениями вроде «Дон Базилио Полонский», «литературный скунс», «суворинские молодцы» и т. п. Материалы специально созданной для разбора конфликта комиссии хранятся в Отделе рукописей Российской государственной библиотеки (НИОР РГБ, ф. 384, карт. 7, д. 11). Так, Рязанов писал: «Главный редактор „Печати и революции”, полуредактор „Нового мира”, полуредактор „Красной нивы” <так!>, — он ходит, грудью вперед, нос вздернув — дозором в садах советской словесности и наводит порядок. Опечатка в литературе, описка в науке, обмолвка в искусстве, — наш Дон Базилио усердно собирает в свой блокнот опечатки, описки, обмолвки, ошибки пера, чтобы поставить их кому-нибудь в строку и увеличить таким образом число „впрыскиваемых” им строк» (там же, л. 80).
Приватные отзывы знавших Полонского подчас не слишком идеализируют эту яркую и реально много сделавшую для нашей литературы личность. Корней Чуковский писал о нем 2 марта 1932 года: «Умер Полонский. Я знал его близко. Сегодня его сожгут — носатого, длинноволосого, коренастого, краснолицего, пылкого. У него не было высшего чутья литературы; как критик он был элементарен, теоретик он тоже был домотканый, самоделковый, стихов не понимал и как будто не любил, но журнальное дело было его стихией, он плавал в чужих рукописях, как в море. Впрочем, его пафос, пафос журналостроительства, был мне чужд, и я никогда не мог понять, из-за чего он бьется. Жалко его жену Киру Александровну. Помню, во время полемики с тупоумцем Рязановым он часто приходил ко мне в гостиницу и читал статьи, направленные им против этого — в ту пору влиятельного человека. Статьи были плоховаты, но смелы» (Чуковский К. Дневник 1922 —st1:metricconverter productid="1935. М" w:st="on"
1935. М
/st1:metricconverter
., 1994, стр. 50).
Анархист А. Боровой, отбывавший в то время ссылку, в своем дневнике отозвался на смерть Полонского так (запись от 3 марта 1932 года): «Длинноносый, тонконогий, самолюбивый, не в меру самоуверенный, любой ценой желающий играть роль, сильный перед слабыми, слабый перед сильными. Мелкое упрямое самолюбьишко так и било из него. Таково было первое впечатление. И все последующие встречи укрепили его. Все его историко-политические работы недурно и литературно сделаны („Бакунин”, сборники материалов), но все они густо рекламны. И не во всем ему можно доверять (пользование „первоисточниками” из третьих рук и т. п.). Бакунинская „Исповедь” стала для него бенефисной истерией. Он кликушествовал на подмостках, в печати, сплетал гнусности с восторженными оговорками. В полемике со Стекловым он был не прав во всем, или почти во всем. Его полемика с Гроссманом (Бакунин — Ставрогин) была очень любопытна, потому что в ней столкнулись два махровых гешефтмахера от литературы. Гроссман, впрочем, еще более легкомысленный и крикливый. Полонскому было нетрудно побивать его дешевые сенсации. <…> Позже Полонский усиленно ёрзал, но его травили. И травили тем больше, чем больше он ёрзал. Напрасно он объединял, растолковывал, расшифровывал, увязывал, вилял… Его травили. И затравленным он умер» (РГАЛИ, ф. 1023, оп. 1, д.
st1:metricconverter productid="17, л" w:st="on"
17, л
/st1:metricconverter
. 3 об. — 4 об.).