Не случайно деградация отца Антония совпадает по времени с его отказом исповедовать: частые отлучки из храма (мы узнаем, что он пьет), двойная жизнь, тайные встречи с женщиной (не с героиней) подготавливают разлуку с духовными чадами; вызывают потребность в самооправдании; “сторонний” взгляд на Церковь, на порядки в ней, какие-то нестроения — перерастает в ожесточение, при котором даже справедливая критика выглядит злобным наветом. Понятное стремление научить людей большей ответственнoсти за свои поступки, приучить их думать самостоятельно превращается в осуждение паствы и в какую-то злую свою противоположность:
“„Отец Антоний, как вы думаете…” — „Аня, почитай-ка лучше об этом у епископа Игнатия”. <…> — „Отец Антоний, а как же мне…” — „Подумай сама, как тебе лучше”. — „Отец Антоний, а почему…” — „Не имею ни малейшего представления”. — „Отец Антоний, а есть ли на это воля Божия?” — „Откуда ж я знаю!””
Как и Аня, отец Антоний пришел в Церковь на волне религиозного подъема. Он такой же неофит, его духовный и пастырский опыт еще очень мал. В романе складывается историческая, можно сказать, картина: смена веков и вех, приход новых людей в университет, молодых священников и “новых верующих” в Церковь, предчувствие обновления всей жизни. В нем схвачена судьба и духовная жизнь поколения, вернее, даже двух поколений — еще “советского”, шестидесятнического (к нему принадлежит отец Антоний), и перестроечного (Аня), слившихся в одно — на основе отвержения материалистической философии и атеизма как государственной религии и политики — и принявших личное участие в религиозном возрождении страны в конце прошлого столетия.
“Бог дождя”, как и “История одного знакомства”, — это о нас, для которых все было “впервые и заново”. Россия тогда, вопреки известному афоризму, “второй раз вошла в реку” христианской религии. “Юность моей героини совпала с юностью Церкви — земной и человеческой. Тогда у всех нас было общее впечатление расцвета и свежести. <…> Все мы ощущали приход чего-то нового…” (из выступления автора на презентации).
Ну а включение в нынешнюю серию “Самое время!” прямо указывает на своевременность выхода второй редакции романа Кучерской. Роман попадает в нерв времени “сегодня”, он “злободневен”, потому что указывает на место разлома, на болезненную трещину в судьбах и душах людей, в обществе в целом.
“Самое время”, потому что Церковь “неожиданно” начинает играть все большую роль в жизни страны. К ней тянутся люди, ей доверяют, видя в ней часто единственную защиту в мире, полном несправедливости, жажды наживы и поощрения порока, столь ненавистных российскому менталитету на генетическом уровне и отторгаемых исторической памятью. Церковь сегодня “смеет” участвовать в общественных событиях и давать им духовную оценку, распространять свои издания; иереев приглашают высказываться на телевидение. Это раздражает и провоцирует нападки: РПЦ обвиняют в пособничестве “режиму”, в политической ангажированности, в нетолерантности, в противодействии либеральным ценностям.