Следом за Николаем Ивановичем из палатки вылезает совершенно сонный Брайан, который, надо сказать, не привык вставать так рано, чуть пошатываясь, уходит он за палатку, чтобы первым делом хорошенько проссаться. Миша-звучок присоединяется к нему; следом появляется сонно-молчаливый оператор Андрей и, не говоря никому ни слова, начинает разжигать примус. Алексей вылезает последним, потягивается, изображая из себя бравого малого, и, зевая, произносит: «Ну и рань!». Нет, они, музыканты, глухи к этим душераздирающим нотам в птичьих криках, тогда как для Николая Ивановича крик стаи, или, вернее, многих стай, там, вдали, это — отчаянное взывание о помощи…
Андрей раскочегаривает наконец примус и заваривает крепкий чай, чтобы проснуться.
Алексей подходит своею важной походкой, спрашивает:
— Николай Иванович — чай?
— Чай? Да…
— А куда пойдем сегодня?
— Еще не знаю… — далеко ушедшим в себя голосом произносит Николай Иванович. — Видимо, все придется отложить…
— Отложить?!
— Разве вы не слышите? Беда…
И тут все понимают, что беда. Слишком истошен этот птичий крик, и даже не крик, а визг, нереальное какое-то звучание…
— Надо срочно ехать туда, — в упор смотрит на Алексея Николай Иванович. — Нет другого выхода…
— Палатку оставляем?
— Не знаю…
И вдруг все покрывает крик Брайана:
— Человек!
Они поворачиваются и видят мужчину, бредущего по грудь в воде, полосами то черного, то серого от глины цвета. Он идет, деревянно переставляя ноги, с трудом нащупывая оцепенелыми от холода ступнями путь в илистом грунте. Под мышкой он держит жалкую черную утку, похожую на мокрую кошку. До него метров сто.
— Подождите! — вскрикивает Николай Иванович и бросается к лодке. — Он не перейдет эту протоку!
Сталкивает лодку в воду, делает разворот и мигом подлетает к бредущему в воде мужчине. И поспевает как раз вовремя: у того уже остановившийся, неземной взгляд человека сверх меры уставшего и угоревшего от нефтяных испарений, сведенные холодом губы и все тело. Ничего не спрашивая, Николай Иванович начинает тащить его, но сначала у того из-под мышки вываливается в лодку утка, а потом он сам, как статуя, едва успев подставить руки, чтоб не разбить лицо, вваливается в лодку. Николай Иванович тут же накидывает на него свою телогрейку и кричит:
— Эй, ребята! Скорее чаю ему…
Мигом Сашка оказывается у всех перед глазами: его ступни цвета синей глины, вся его кожа, отдающая синевой, немыслимые, смятые водой штаны его, перепачканные глиной и мазутом, тело в крови, в мазутных пятнах и сгустки нефти в волосах…