– Батюшка… Ответ…
– Какой ответ? – поднял брови Прохор Нилыч. – Не возьму в толк, ты это о чем?
Он все отлично понимал. Значит, Палашеньке надоело ждать. Ах, как все бестолково с этим Гриней… Графиня заломила за него такую несусветную цену, что у Прохора Нилыча, при всей его любви к дочери и желании устроить ее счастье, рука не поднималась залезть в мошну. Добро бы Гринька полюбил ее так же, как она его. Но этого нет! Прохор Нилыч чуял, что там, на станции, Гринька объявил себя Палашенькиным женихом лишь для того, чтобы шкуру свою спасти да от стражника Степаныча, служаки ретивого, избавиться. Или все оттого случилось, что он в безумие какое-то впал, когда царевнина косынка к нему прилетела? Можно было подумать, что он влюбился в царевну… ну, проще на далекую звезду какую-нибудь молиться! А толку-то? Нет бы в Палашеньку… может, грех такое говорить, но она любой царевне нос утрет. Та что? Малехонька росточком, с лица бледна… Палашенька высока, стройна, бела, ну в точности как в сказке – глаз не отвести, яблочко наливное!
А Гринька нос воротит. И ради чего деньги тратить? Выкупишь его на волю, а он деру даст. И денежки тю-тю, и жениха нетути.
Ах, как не повезло девочке… Прохор Нилыч с умилением вспомнил свою любовь с Дашей, Дашенькой, Дарьей Федоровной. Она Прохора тоже с первого взгляда полюбила, как Палашенька – Гриньку, однако и Прохор с первой минуты встречи отвечал ей взаимностью. Долго таились они, однако выследил их отец Дашеньки и чуть не прибил Прохора. А потом привязался к нему всей душой, стал звать сыном и долго уговаривал старого графа, отца Василия Дорохова, продать ему этого парня. Тот ни в какую! И только когда старый граф умер, а почти разом умер и отец Дашеньки, получил Прохор вольную, а потом и обрел счастье с Дашенькой.
Похожая история… а все же совсем другая, чем у дочери.
– Батюшка…
– Ну что ты заладила? – рявкнул Прохор Нилыч, пытаясь за злостью скрыть растерянность. – Чего надо?
– Батюшка, ты мне обещал ответ дать… что ты решил, согласен ли на цену графинину?
– Нет, – отрубил Прохор Нилыч, но тут же совсем другим голосом, ласково, зашептал: – Ну на что он тебе, милая, чужой он, никто ему не надобен… сыщи себе другого, Христа ради! А то я сам сыщу. А Гриньку назад в деревню отправим.
Дочь устало опустила голову:
– Да уже сколько раз мы об этом говорили, батюшка! Не надобен мне другой. Или он, или никто. Или монастырь. Неужто тебе денег для моего счастья жалко?! Пусть лучше приданое меньше будет, зато с ним, с единственным, любимым, жизнь проживу!