Он упал на колени, повалив на себя Мэри. Она чувствовала его руки под задранным платьем и вся извивалась от возбуждения, заставившего потерять рассудок.
О Боже, да как она жила столько времени без мужских объятий?! Нет, это лучшее чувство на свете – чувствовать эти жадные руки, эти губы, слышать это сбившееся дыхание…
– Мэри, где вы?! – грянуло вдруг над ними. И раскатилось отрывисто: – Мэри, Мэри, Мэри… Где вы, где вы, где вы…
Барятинский вскочил, как будто его подбросила неведомая сила, вздернул Мэри на ноги, подхватил ее свалившийся капор, стремительными движениями сбил налипшие листья с ее накидки и со своей шинели.
Оба затравленно переглянулись, словно оценивая облик друг друга: кажется, уничтожены все признаки кратковременного безумия, вид чинный и вполне приличный.
– Мэри! – со стороны грота «Эхо», петляя между деревьев, к ним бежал, нелепо разбрасывая ноги, голенастый и нескладный белобрысый юноша лет семнадцати в расстегнутом гусарском мундире, простоволосый, в небрежно заправленной рубахе, без шинели. – Мэри! Я вас люблю! Я уже говорил вам об этом? Сегодня говорил? Или только вчера? Мэри! Я вас люблю!
Мэри тоскливо сморщилась:
– Вы уже говорили это, и не раз, кузен Генрих! Я вам очень признательна. Но вам нужно вернуться в комнаты, вы простудитесь!
– Только с вами, Мэри! – скалил он зубы, не сводя с нее глаз. – Бросьте своего кавалергарда! Или вы пойдете со мной, или я утоплюсь в этой дурацкой луже.
И он вскочил на гранитную кромку, размахивая руками и с трудом удерживая равновесие.
– Ради Бога, Генрих… – выдавила Мэри, стараясь не смотреть на Барятинского. – Конечно, я иду с вами, только не свалитесь в воду, умоляю!
В простонародье говорят – черт принес… конечно, никто и никогда не услышит это выражение из уст великой княжны, но подумать-то ей не запретят!
Воистину, черт принес этого мальчишку!
Она боялась даже оглянуться на Барятинского, который плелся следом, опустив глаза. Желваки так и бугрились на его покрасневших от злости щеках.
И у него не шли из ума те же слова: «Черт же принес этого мальчишку!»
Барятинский понимал, что верноподданническими их не назовешь, но точно так же ничего не мог поделать с собой, как не могла Мэри.
Отец Генриха, принц Вильгельм Оранский, в то время наследник нидерландского престола и адъютант герцога Веллингтона, был очень хорош собой, к тому же овеян ореолом военных успехов. Он недавно прибыл в Россию, к своему царственному шурину, ведь принц был женат на сестре императора Николая Павловича. Его сопровождала супруга, принцесса Шарлотта, которую в России по-прежнему предпочитали называть великой княгиней Анной Павловной. Она была очаровательной, любезной, говорила по-французски, как парижанка. Ее туалеты заставляли русских дам замирать от зависти, а сама она замирала от зависти к своей невестке-императрице, потому что жизнь при дворе в Нидерландах была не в пример более экономной, чем при русском дворе. Она не могла забыть, что ее муж так настойчиво сватался за нее еще и потому, что этот брак позволил Оранской династии поправить свои финансовые дела, так как, согласно Учреждению об императорской фамилии, великим княжнам при вступлении в брак полагалось денежное приданое в миллион рублей.